Эдуард Шим - Рассказы прошлого лета

— Это Сибелиус. Это концерт для скрипки с оркестром Бетховена, играет Коган. Вам всучили плохую запись, есть гораздо лучше.

А потом, когда Казбек Иваныч заметил, что Гриша старается повсюду ходить вместе с Ирой, что разговаривает он с ней другим голосом, нежели с остальными девчонками, — он как-то внутренне подобрел, сделался снисходительным, и то, что раньше ему не нравилось в Ире, стало казаться обычным и даже привлекательным. Конечно, он не совсем понимал ее, но ведь точно так же он не до конца понимал и Гришу и точно так же не понимал многого во всей современной жизни, и с этим приходилось мириться. Никто так не ощущает перемен в окружающем мире, как старики, но привыкнуть к этим переменам старикам трудно. Казбек Иваныч может каждый вечер слушать про космос и межпланетные корабли, но никогда не будут его представления о них такими же, как у нынешней молодежи; Казбек Иваныч прочтет в газете сводку погоды, но станет размышлять не о солнечной активности, а вспомнит о других теплых зимах, которые бывали на его веку; и если заговорят о войне, ему привидятся мокрые окопы, разрывы фугасок, огненные хвосты «катюш», а вот вообразить себе клубящейся гриб водородной бомбы, невидимую смерть от лучей он никогда не сможет. Да зачем искать какие-то далекие примеры: вот уже несколько лет назад электрифицировали железную дорогу, где он работал, а Казбеку Иванычу до сих пор чудится, что внизу, под горой, по-прежнему бегут пыхтящие ФД и «овечки».

И Казбек Иваныч старается теперь обходить непонятное, не думать о нем, принимать все, как есть. В сумерках Гриша с Ирой сидят на скамейке, говорят о Пикассо, выясняют, может ли он нарисовать вот такой закат. А Казбек Иваныч далек от неизвестного Пикассо, у Казбека Иваныча совсем другие мысли. Он видит Иру и Гришу в своем саду; они собирают в корзинку виноградные гроздья; щеки у обоих запачканы синей пыльцой и соком. А рядом стоит Бондаренко, грызет кукурузный початок и говорит басом: «Ужасно вкусно».

Трехчасовой поезд сипло гудит, пробегая внизу, под обрывом. Обед почти готов, скоро придут отдыхающие. Казбек Иваныч поднимается в комнату, чтобы сменить мокрую рубаху и взять новое полотенце.

На Гришиной постели беспорядок — разбросаны трусы, носки, валяется на полу книжка, и тут же, на полу, стоит флакон одеколона с красным пластмассовым колпачком. Впечатление такое, будто в комнате живут случайные постояльцы, собирающиеся вот-вот уехать. Казбек Иваныч застилает кровать, прячет Гришине белье в платяной шкаф, где с давних пор держится горьковатый полынный запах. Была у жены такая привычка — класть на дно ящиков сухие ветки полыни. Складывая Гришины носки, Казбек Иваныч замечает, что пятки у них недавно заштопаны тоненькой шелковой ниткой. «Неужели штопала Ира?» — думает он, а потом говорит себе, что нет, вероятней всего, это работа Бондаренко. Но все равно ему делается приятно.

— Отец! — в окно заглядывает веселый, чем-то довольный Гриша. — Дай вон там пузырек с одеколоном.

— Обедать будешь вместе со всеми?

— Нет, я в парикмахерскую сейчас. Побреюсь, постригусь.

— А одеколон-то зачем?

— Да у них плохой.

Казбек Иваныч подает одеколон и, посмеиваясь, глядит из окна вслед Грише. Походка у сына легкая, свободная, но плечи немного ссутулены, и Казбек Иваныч удивляется, как он этого не замечал прежде. Может быть, сутулость развилась еще в школе, когда Гриша неверно сидел за партой, а может, и дома, когда сын учил уроки, забираясь с ногами на стул. «И физкультурой он, наверно, не занимается…» — думает Казбек Иваныч и жалеет, что никогда не спрашивал про это у сына.

В саду за столом уже собралась первая очередь обедающих. Многие пришли прямо с пляжа, у них тусклые от морской воды волосы и красные носы.

— Вот и на здоровье… Вот и поправляйтесь себе! — приговаривает Казбек Иваныч, и сегодня ему кажется, что он знает этих людей уже очень давно и успел не только привыкнуть, но сродниться с ними. И когда двое из них, муж и жена, те самые, что когда-то пришли первыми и сказали: «Как тут у вас хорошо!» — сообщают о своем скором отъезде, Казбек Иваныч искренне огорчается и упрашивает их остаться еще на недельку. Но и это маленькое огорчение отчего-то приятно ему, а когда он слышит смех за столом, шумные разговоры, видит кругом себя довольные лица и вспоминает лицо Гриши, тоже веселое и довольное, то чувствует себя совершенно счастливым.

Кончает обедать вторая очередь; опустели кастрюльки, стопка грязных тарелок растет на скамье у плиты. Нету лишь Иры и Бондаренко. Дожидаясь их, Казбек Иваныч несколько раз подогревает суп и беспокоится, что пересохнет картошка с мясом.

Наконец громко стучит калитка, появляется оживленная, бойкая Ира, — опять в новом платье, на этот раз сереньком, скромном; волосы у нее красиво уложены, на руке сумочка с длинным ремешком. Следом идет, переваливаясь, нахмуренная Бондаренко.

— Мы опоздали, извините, — говорит она.

Казбек Иваныч быстренько разливает суп, режет свежую булку, потом спускается в подвал за холодным маслом. Еще с прошлого года хранятся в подвале три банки варенья. Казбек Иваныч вспоминает про них и решает угостить Иру. Может быть, домашнее варенье ей понравится.

Прижимая к груди банки, он с трудом лезет вверх по ступенькам и вдруг слышит, как Бондаренко вскрикивает приглушенно:

— Что ты делаешь?!

Казбек Иваныч инстинктивно поворачивается на голоса. Держа обеими руками тарелку, Ира выливает из нее горячий суп на землю, под корни виноградной лозы. Улыбка у Иры лукавая:

— Пусть Казбек думает, что я съела.

— Виноград же засохнет!

— Ты думаешь? А, пускай. Все равно последний раз тут сидим.

Ира вытирает пальцы о клеенку и смеется вполголоса.

— Ты Гришке так и не сказала ничего?

— Нет. Ну его, так удобней. А то прицепится…

— Смотри, как бы не догадался.

— Уже поздно. Сейчас поймаем машину — и до свидания… Ох, и надоело!.. Больше ни разу в эту дыру не поеду. Хватит!

— А машину найдем?

— Ну-у!.. Покажи десятку — любая подвезет.

Заметив Казбека Иваныча, они умолкают. А он проходит мимо стола торопливо, почти вприпрыжку, и боится посмотреть на них, и для чего-то ставит банки с вареньем на горячую плиту.

Он еще не обо всем догадался, не все еще осознал, но ему страшно, и он чувствует, как надвигается что-то непоправимое.

— Казбек Иваныч, можно второе? — кричит Ира. — Мы уже съели!

Он кое-как накладывает картошку; руки его не слушаются, и он старается ничего не перепутать, не уронить, и это очень трудно. Когда он подходит к столу, Ира произносит громко и весело:

— Знаете, Казбек Иваныч, в профиль вы совсем как Жан Габен. Только ростом пониже.

— Да-да… — шепчет Казбек Иваныч. — Спасибо… Поправляйтесь на здоровье.