Дарья Вильке - Грибной дождь для героя

А то вдруг все исчезнут — как сегодня.

Дед Толик с самого утра уехал в столицу — опять на обследование.

— Ты вернешься? — тревожно спрашивала Ринка. А чего тревожится — она и сама не знала: то ли такая странная и неведомая была у деда Толика хворь, то ли ей передавалась тревога Бабтони. Хотя Бабтоня и была вроде бы такой же, как всегда, а что-то изменилось.

— Конечно, приеду, — смеялся тот и спрашивал, что ей привезти. И Ринка успокаивалась и просила кедровые орехи, в шишке, чтобы выковыривать из-под чешуек коричневые зернышки и колоть прямо зубами, проглатывать чуть маслянистое душистое ядрышко.

С дедом Толиком на его машине до столицы увязались Рудик с мамой.

— Мне, типтого, новую одежду к школе надо купить, — важно заявил он. Он пыжился от гордости из-за того, что вот сейчас он поедет с дедом Толиком и сможет всю дорогу, два часа, донимать его разными расспросами.

И помахал он Ринке важно — будто премьер-министр отъезжал из дачного поселка в столицу.

Женька пропадала на своем участке — у ее родителей начался отпуск, и они жили теперь на даче. «Шерочка с машерочкой», — называла их с Женькой Бабтоня все время. А сегодня Женька стала сама по себе, где-то там на своем участке.

Рита ушла с самого утра к подружке на другой конец поселка, за озеро — отпросилась снова у Бабтони на всю ночь.

Но Ринка была этому даже рада. Она любила оставаться с Бабтоней одна, когда никто не мешал им и когда Бабтоня была только ее. Не стояла по полдня у плиты, готовя «на всю ораву», а просто делала любимые Ринкины вареники или гренки с сахаром. А потом они усаживались в саду — Бабтоня с большой чашкой кофе, где пополам было кофе и молока, а Ринка с чашкой смородины — она уже поспела, но на каждой веточке, будто на виноградной грозди, лепились и мягкие черные ягоды, и светло-коричневые, совсем маленькие.

И начиналось.

— Баб, а расскажи про Мадонну, ну которая у тебя в комнате, на картинке.

— Сикстинскую? Из Дрездена?

— Она такая красивая. Как ангел.

— Вот так же подумал и Рафаэль, итальянский художник, когда увидел эту девушку однажды на улице. Он сразу захотел ее рисовать, но у красавицы был жених и строгий отец-булочник.

— А потом?

— Потом — суп с котом. Рафаэль подарил булочнику много денег. И жениху тоже. И смог рисовать свою «булочницу» сколько ему вздумается.

— А теперь про эвакуацию!

— Легкость мысли необычайная у тебя, Ринка, — и смеется. — Ну про эвакуацию, так про эвакуацию.

— Ты рассказывала про польские вагоны. Это такие, как в кино?

— Да, дверцы в них открывались наружу, в каждом купе были свои дверцы. В таком вагоне мы поехали под Тамбов. Сначала долго сидели на вокзале, там пола не было видно — столько людей хотели в эвакуацию уехать! Всюду узлы, тюки, чемоданы. Я всю дорогу держала на руках дочку нашей няни — думала, руки отвалятся. Когда мы приехали на станцию Ломовис, долго ждали подводу. И нам места в подводе не досталось — так мы и шли следом, несколько километров. Я с девочкой маленькой на руках. Хотелось бросить — так я устала. Плакали — но шли.

— Ох, трудно. Вот была бы у каждого жизнь совсем-совсем без трудностей! — мечтает Ринка. — Какая бы тогда настала радость всем!

Бабтоня улыбается.

— Как же без трудностей. Трудности тоже нужны — ведь земле нужно и лето, и зима, а то она устанет, и солнце, и дождик.

— А человеку — ну вот зачем человеку трудности?

— Чтоб узнать, кто друг, кто враг, кто умный, кто дурак. Чтоб умнеть. А то живешь — и всего этого не знаешь.

Бабтоня поднимается с шезлонга, берет пустую глиняную чашку.

— Утомилася я сидеть, хорош, пойдем малину собирать.

— Хитренькая какая, бабушка. Ты сначала скажи, зачем?

— На мусс. Хочешь мусс?

— Ой, да.

— Вон сколько сорняков. А ты хотела прополоть, вчера еще обещалась. Забыла?

— Баб, я завтра.

— «Завтра-завтра, не сегодня» — так лентяи говорят… Смотри-ка, как строчка малинная от дождя распалась, каждый кустик надо подвязывать.

— Я тоже хочу помогать.

— Тогда принеси из дома веревочки, а я пока колышки топориком в землю вобью.

— Столько? Смотри, сколько веревочек.

— Молодец, давай сюда. Сейчас мы сначала колышки — один за другим, вот так… Так.

— Бабушка, что это?

— Ничего страшного, деточка. Просто кровь. Просто… просто я поранилась… Помоги мне дойти до дома — сама не смогу.

Можно было бы сразу бежать к сторожу-председателю Тимофею Игнатьевичу, чтобы он вызвал скорую помощь из ближайшего городка. Или по соседям — искать кого-нибудь с телефоном. Но как оставить Бабтоню одну? Ринке казалось, что если уйти, оставить ее хоть на секунду без присмотра, точно случится что-нибудь плохое. Еще хуже раны от дачного топора на ноге… Ринка вообще-то всегда боялась крови. Когда ей брали кровь из пальца, отворачивалась, чтобы не видеть, как на подушечке выступит брусничная капля. «Я никогда не смогу стать врачом, — думала она. — Это ведь каждый день одна только кровь». От крови внутри все сжималось и становилось вдруг холодно — до мурашек по спине.

Теперь вдруг — когда Бабтоня стала лицом желто-бледная, будто с каждой капелькой крови, падающей на пол, не останавливаясь, она становилась худее и слабее, — Ринка крови бояться перестала. Наверное, оттого что кроме нее некому было поддерживать сбоку Бабтоню, укладывать ее на терраске на диванчик — ногой вверх, искать в холодильнике перекись водорода и стараться унять кровь. Бабтоня почти не могла ей помочь — она лежала, как будто уйдя в себя глубоко-глубоко. И Ринка то и дело брала ее руку в свою, чтобы удостовериться, что она шевелится, — рука была теплая и пахла черным перцем, полынью и немножко ванильным сахаром.

Ринка сбегала наверх, отыскала в шкафу поясок — чтобы наложить жгут. Но и этого как будто было мало — Бабтонина нога совсем не подчинялась, никому.

Подорожник — вспомнила Ринка. Чудодейственный подорожник. Она набрала в саду больших прохладных листов, промыла и обложила ногу Бабтони — так густо, что ноги почти не стало видно.

Кажется, лучше.

Только теперь она заметила, как запачкан — по темной бурой дорожке можно было понять, где они с Бабтоней прошли: вот тут они остановились, потоптались, тут качнулись вправо, тут присели. В первый раз Ринка принялась мыть пол сама по себе.

Мама все время говорила: «Рин, уберись». Бабтоня просила: «Рина, помоги мне, помой пол». И тогда Ринка знала, что нужно помыть пол или убраться. Она никогда не задумывалась — когда нужно мыть пол, когда он еще совсем чистый, а когда — совсем испачкался.

А теперь вот сразу поняла. Она набрала в старый серый пластмассовый таз воды, взяла чистую тряпку и принялась замывать пол. Когда она отжимала тряпку, в воде распускались красно-бурые цветы, которые тут же превращались в облака: сначала грозовые, плотные, потом невесомые, перистые. Вода становилась ржавой и пахла вырванным зубом.