Жан-Клод Мурлева - Река, текущая вспять

Ночью никто не пришел и на следующий день тоже. Они собирались поужинать, когда до них из леса донесся какой-то шум. Будто повозка ехала по дороге. Потом они расслышали радостный голос, поющий:

Томек так обрадовался, что закричал «Мари!» задолго до того, как она вышла из Леса Забвения.

Трое друзей болтали у костра до поздней ночи. Кадишон, который за это время лишился одного уха, стоял, подремывая, в сторонке. Следующее утро они провели рядом с Питом, а потом все четверо отправились в Лес Забвения. На этот раз медведи не показывались и путешественники спокойно пересекли лес. Мари провожала Томека и Ханну еще несколько километров. Но потом их пути расходились и они распрощались. Глядя, как дети уходят держась за руки, Мари крикнула им вдогонку:

— Удачи вам, детки!

Они шли бодрым шагом, но к ночи так и не добрались до деревни Томека. Им пришлось еще раз заночевать под открытым небом, и прибыли они лишь на следующее утро. Сперва они наведались в лавку старого Ишама, потому что у него хранились ключи от бакалеи, к тому же Томеку не терпелось его повидать. Старик, как обычно, сидел по-турецки на полу.

— Здравствуй, дедушка! — позвал Томек издалека.

Ханна осталась на улице. Она не хотела мешать встрече.

Ишам увидел Томека и не поверил своим глазам, а когда убедился, что не грезит, всплеснул руками и тихо произнес:

— Сынок, сынок… Как ты возмужал! Уехал ребенком, а вернулся мужчиной… Дай мне тебя обнять…

Томек подбежал к нему, встал перед ним на колени и прижал его к груди. Потом, отстранившись, вытер слезы и грустно промолвил:

— Прости меня, дедушка, но я не смог принести тебе воды из реки Кьяр… Я…

Ишам улыбнулся:

— Успокойся, сынок, я бы все равно ее не выпил. Не печалься. Если бы пришлось выбирать между флягой этой воды и кусочком нуги, я бы предпочел нугу. Понимаешь, я не смогу жить вечно. Я долго не проживу. Я держался, чтобы увидеть тебя. Теперь ты здесь, мне этого достаточно. Больше от жизни мне ничего не надо…

— Но дедушка, ты мне нужен! Я хочу, чтобы ты остался!

— Чтобы я остался? Для тебя я постараюсь. Видишь ли, Томек, я уже ни на что не годен. У меня болят кости. Мне будет лучше в твоей памяти, чем на сквозняке в лавке. И раз уж мы затронули эту тему, я тебе кое-что скажу. Слушай внимательно, потому что повторять я не буду. Когда я умру, Томек, поплачь немного, если не сможешь иначе, но не долго, прошу тебя. Можешь изредка наведываться ко мне на могилу… словом, пойми, что меня больше нет. Если захочешь меня повидать, посмотри вокруг. Ты увидишь деревья, качающиеся на ветру, лужи, птичку или резвящуюся собаку — я буду в них, Томек. Вот и все. Не забывай того, что я тебе сказал. А теперь расскажи мне об этой прекрасной барышне, которая прячется снаружи… Ты ее не представил.

Через час, открывая дверь бакалеи, Томек поразился:

— Бог мой, как же здесь тесно… — повторял он снова и снова. — Как же здесь тесно…

А Ханна даже теперь, через год, вспомнила, что лежит в каждом шкафчике.

— В этом игральные карты, тут картинки с кенгуру, а там — песок из пустыни в маленькой скляночке…

Она погостила еще несколько дней и однажды утром сообщила Томеку, что уезжает. Она очень хотела повидать приемных родителей и, особенно, сестренку.

— Ты скоро вернешься? — поинтересовался Томек.

Увидев, как он расстроился, она сняла перстень, в котором лежала капля воды, и отдала ему.

— Возьми, я его оставляю. Так ты будешь уверен, что я вернусь. Я только заберу амадину. Скоро я приеду обратно. Обещаю.

И она уехала.

Ханна вернулась через три недели, утром, когда Томек только открывал лавку. Она распахнула дверь, впустив с собой свет. На плече у нее сидела маленькая амадина.

— Ханна! — вскричал мальчик, и его сердце запрыгало от радости.

Они немного поболтали, потом Томек сходил за перстнем. Ханна открыла камень и выкатила капельку на ладонь. Потом другой рукой взяла амадину и посадила рядом.

— Пей, птичка моя, пей… — нежно произнесла она.

Птаха немного посомневалась, а потом все произошло быстро: она наклонилась к капельке, блестевшей, словно жемчужина, забрала в клюв и одним движением проглотила.

— Теперь она никогда не умрет… — прошептала Ханна.

— Никогда, — повторил Томек.

Они посадили птичку в деревянную вольеру, которую Томек смастерил на прилавке. Ханна молча наблюдала за амадиной, а потом тихо сказала:

— Знаешь, Томек, мне в голову пришла забавная мысль…

— Какая? — спросил мальчик.

— В тот момент, когда она проглотила капельку, мне показалось, что река Кьяр потекла обратно… Она текла вспять только ради од-ной-единственной капли воды. Чтобы та когда-нибудь оказалась в клюве маленькой амадины… Теперь все закончилось…

Томек слушал как завороженный.

— Ты хочешь сказать… все, что мы видели, исчезло?

— Не знаю… Может быть… Так странно…

Томек вспомнил о тех чудесах, которые они видели по дороге: Лес Забвения с медведями, огромные синие цветы-паруса, Несуществующий остров, ставший Существующим, колдунью на качелях, деревья с белками-шишками…

— Будто мы видели сон… — продолжала Ханна. — К тому же мы ничего с собой не принесли. Ушли с пустыми руками и пришли ни с чем…

Радостная улыбка озарила лицо Томека, и он побежал в пристройку:

— Ханна, я все-таки кое-что привез. Я не осмеливался тебе показывать, но, по-моему, время пришло.

Он протянул ей флакончик с ароматом, приготовленным Пепигомой.

Ханна вытащила пробку и глубоко вдохнула. Она увидела холм, танцоров и музыкантов, увидела скамейку, на которой они сидели с Томском, среди друзей, под дождем из цветочных лепестков…

— Томек… — прошептала она.

— В этот раз ты останешься? — взволнованно спросил Томек.

Навсегда… — ответила Ханна.

В этот момент, сидя на жердочке, маленькая амадина зачирикала первую песню вечности.