Барбру Линдгрен - Маттиас и его друзья

— Да! Можете сами посмотреть. Филиппа лежит в коляске у дверей.

Тетенька с серебряными волосами вышла следом за Маттиасом и заглянула в коляску. Филиппа кричала не переставая.

— Нет, спасибо, я ее не куплю, — сказала, тряхнув серебряными волосами, тетенька. — От такого шума у меня тотчас заболит голова. И что, она всегда так кричит?

— Да, почти всегда! — тяжело вздохнул Маттиас. — Ну, тогда до свиданья.

— До свиданья, — сказала тетенька и вернулась в магазин.

Маттиас двинулся дальше. Миновав молочный магазин, магазин тканей, он пошел к дому, на котором большими золотыми буквами было написано: «Парикмахерская». Читать, правда, Маттиас еще не умел, но он видел, что буквы из золота, и поэтому решил войти туда.

Ступенек в парикмахерской не было, и Маттиас легко вкатил туда коляску. Парикмахер как раз занес ножницы над головой какого-то дяденьки, собираясь остричь ему волосы. Вдоль стены, дожидаясь своей очереди, сидело много-премного других дяденек. Маттиас низко поклонился парикмахеру.

— Если хочешь подстричься, садись и жди своей очереди! — предложил ему парикмахер.

— Я не хочу стричься.

— Не хочешь стричься? Тогда зачем ты пришел сюда?

— Я пришел, чтобы продать Филиппу. Может, купите ее?

Рука парикмахера застыла в воздухе. Он обернулся.

— Это вон та, что в коляске, продается?!

— Да! — твердо ответил Маттиас.

— Нет, для меня она слишком молода, ха-ха-ха! — рассмеялся парикмахер. — Вот настоящая служанка мне бы пригодилась! Приходи, когда у тебя найдется служанка на продажу!

Но тут другие дяденьки заинтересовались Филиппой. А один — с черными-пречерными усами — поднялся и подошел к Маттиасу.

— Сколько твоей девочке? — спросил он.

— Три месяца.

Дяденька с черными усами внимательно разглядывал Филиппу. По такому случаю она молчала и смотрела на всех большими удивленными глазами.

— По-моему, она мила, — заметил дяденька. — Она часто кричит?

— Часто, почти всегда, — ответил Маттиас. — Потому-то я ее и продаю.

— Я люблю крикливых детей, — заверил его усатый дяденька. — Я всегда мечтал о маленькой крикливой девочке! Сколько она стоит?

Маттиас немножко подумал.

— Десять золотых крон, — помедлив, сказал он. Усатый дяденька вытащил из кармана большой кошелек и стал отсчитывать деньги.

— Ну, золотых крон у меня нет, а серебряные найдутся. Вот, как раз десять!

Немного поколебавшись, Маттиас согласился:

— Ладно, серебряные тоже годятся!

Усатый дяденька отдал ему деньги. Они пожали друг другу руки и оба сказали «спасибо». Маттиас спрятал деньги в карман брючек.

— Могу я взять коляску в придачу? — спросил усатый дяденька.

— Ясное дело. Надо же Филиппе где-то спать! — сказал Маттиас.

Все дяденьки, дожидавшиеся своей очереди бриться, с большим любопытством наблюдали за этой сделкой.

Филиппа молча лежала в коляске и смотрела на незнакомого дяденьку. Она даже засмеялась, бедняжка, ведь она не знала, что ее только что продали.

— Ну, давай попрощайся с Филиппой, — сказал усатый дяденька. — Ведь я ухожу вместе с ней.

Склонившись над коляской, Маттиас взял маленькую ручку Филиппы в свою, погладил бантик на ее маленькой шапочке. Теперь уже маме не придется надевать на нее шапочку…

Ему стало как-то не по себе, хотя в кармане у него лежало столько серебряных крон! Что же он наделал! Неужели он и взаправду продал Филиппу? Как раз теперь, когда у нее отросли реснички и вообще…

— Еще раз спасибо! Ну, до свиданья! — распрощался с ним усатый дяденька и подтолкнул коляску к выходу.

Тут Маттиас почувствовал, что его всего, с ног до головы, обдало жаром.

— Нет, не надо! Я ее не продам! — закричал он и, бросившись вперед, вцепился в коляску. — Вот вам обратно деньги, пожалуйста: одна, две, три, пять, четыре, семь, шесть, девять, восемь, десять крон!

У дяденьки с усами округлились от удивления глаза, но деньги он взял и стал старательно засовывать их обратно в кошелек.

Казалось, он не так уж и огорчился, что ему не удалось купить Филиппу. Наоборот! Он вдруг так расхохотался, что у него начал колыхаться живот.

— Я так и знал, что ты не захочешь продавать свою сестренку! — хохотал дяденька.

— Все-таки она очень миленькая, когда смеется! — признался Маттиас.

Усатый дяденька снова раскрыл свой кошелек, достал крону и протянул Маттиасу.

— Это тебе за то, что ты передумал и не продал свою сестренку! — похвалил он Маттиаса.

Не успел Маттиас выйти из парикмахерской, как Филиппа снова закричала.

Она кричала так, что личико ее сделалось лиловым. Но Маттиасу уже больше не хотелось ее продавать. Он понял, что очень любит ее, хотя она совсем маленькая и страшная крикунья, а личико у нее совсем лиловое.

Маттиас сидел за кухонным столом и ел простоквашу.

Солнце светило прямо в окно кухни, и в его лучах перстень на указательном пальце Маттиаса сверкал словно настоящий бриллиант. Перстень он купил на ту самую крону, что получил от усатого дяденьки, и был страшно горд. Ни у кого такой ценности не было — ни у Пончика, ни у Пелле Маленького!

Маттиас сидел в раздумье. Дело в том, что у него был клад, зарытый под деревом в парке Ванадислюнден. Никто на свете о нем не знал, это была тайна. А тайны свои он умел хранить! Может, и перстень положить туда?

— А вдруг кто-нибудь нашел мой клад? — громко сказал он самому себе, насыпая целый сугроб сахарного песку в простоквашу.

— Что нашел? — спросила мама.

— Да так. Ничего.

Нет, перстень лучше оставить дома. Покончив с простоквашей, он тотчас помчался в парк Ванадислюнден. День выдался на редкость жаркий, и улицы были почти безлюдны, так как все уехали за город.

В парке было хорошо и прохладно. На зеленых лужайках в тени деревьев сидели дряхлые старушки и неторопливо попивали свой кофе.

Клад был зарыт под четвертым каштаном, если считать от пригорка, и завален тремя камнями. Маттиас тотчас отыскал свой тайник, убрал камни и стал осторожно разгребать землю. Ага, вот и коробка — лежит на том самом месте, куда он ее положил. И сережки никуда не делись.

Маттиас нашел их во дворе на улице Нортульсгатан. «Может, они золотые?!» — мечтал он.

Вдоволь налюбовавшись на свои драгоценности, он сунул их обратно в коробку и снова закопал ее в землю. А сверху точь-в-точь, как раньше, стал класть камни: один, второй…