Кейт Уигглин - Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Вторым по значению после этой необыкновенно интересной площадки для игр было, по мнению детей, поле деятельности, представлявшееся на «потайной поляне» — поросшей бархатистой травой полоске земли пастбища Сойеров, почти скрытой от глаз небольшой рощицей. Там было полно пленительных холмиков и уютных долинок, а также ровных участков, покрытых дерном, очень удобных для возведения «домов», на которые деревья в жару наводили приятную тень. Это был тяжелый, но радостный труд — таскать в столь уединенное место охапки «палочек» и «кругляшей» с лесопилки. Делалось это по преимуществу после ужина, в сумерки, что придавало подобному занятию еще большее очарование. Здесь в коробках и ящиках из-под мыла, спрятанных под деревьями, хранились все их сокровища — маленькие корзинки, чашки и тарелки, сделанные из репейных колючек, кусочки битого фарфора и куклы, которых с успехом использовали для разыгрывания всевозможных историй и романов с изображением смертей, похорон, свадеб, крестин. В этот день планировалось возвести высокий квадратный «дом» из палочек вокруг Ребекки, которой предстояло быть томящейся в тюрьме Шарлоттой Корде. [15] Шарлотта Корде (1768–1793) — убийца политического деятеля времен Французской революции Марата; была казнена по приговору революционного трибунала. Какое это было волнующее переживание — стоять с головой, обмотанной передником Эммы-Джейн, и чувствовать, что прутья, к которым она прижимается, словно становятся холодной железной решеткой, а глаза ее — больше не глаза Ребекки Рэндл, но отражают в себе нечто от страдальческого взгляда злополучной героини.

— Прелесть, правда? — вздохнули смиренные строительницы тюрьмы, которым пришлось изрядно потрудиться, но которые теперь не могли налюбоваться делом своих рук.

— Так не хочется разбирать, — сказала Элис. — Была уйма работы.

— Если вы прикатите несколько камней и разберете верхнюю часть стенки, я смогу перелезть через нее, — предложила Шарлотта Корде. — А камни оставим, и тогда завтра вы вдвоем влезете в тюрьму и станете маленькими принцами в Тауэре, а я — Ричардом III; [16] Ричард III (1452–1485) — английский король, вступил на трон после смерти короля Эдуарда IV, умертвив в тюрьме его юных сыновей. и я убью вас.

— Какие принцы? Какой Тауэр? — спросили в один голос Элис и Эмма-Джейн. — Расскажи!

— Не сейчас. Мне пора домой. (Ребекку можно было назвать сторонницей строгой дисциплины.)

— Это очень приятно, я думаю, быть убитой тобою, — сказала верная Эмма-Джейн. — Хотя ты ужасно по-настоящему убиваешь. Может быть, нам лучше позвать Илайджу с Илайшей и сделать их принцами?

— Начнешь их убивать, а они завопят, — возразила Элис. — Ты же знаешь, какие они все глупые, совсем играть не умеют — все, кроме Клары-Беллы. А потом, если мы один раз покажем им эту «потайную поляну», они будут играть здесь все время, а может быть, и красть что-нибудь, как их отец.

— Из того, что их отец крадет, совсем не следует, что они будут это делать, — возразила Ребекка. — И не упоминайте об этом при них, если хотите быть моими настоящими, близкими друзьями. Моя мама велит мне никогда не говорить людям в глаза дурное об их родственниках, потому что бесчестно стыдить их за то, в чем они не виноваты. Помните историю с Минни Липучкой?

Разумеется, им нетрудно было припомнить этот драматический эпизод, ведь он имел место лишь несколько дней назад, а версия его, которая смягчила бы даже каменное сердце, была изложена каждой девочке в деревне самой Минни Липучкой, хотя именно Ребекка, а не она вышла победительницей из этой словесной баталии. Но Минни лелеяла свою обиду и намеревалась взять реванш.

Мистер Симпсон проводил мало времени со своей семьей. Причина заключалась в излюбленных им рискованных методах торговли лошадьми и «обмена» сельскохозяйственных орудий и разного рода транспортных средств — сделок, которыми его покупатели никогда не оставались довольны надолго. После каждой удачной торговой операции он обычно проводил более или менее продолжительное время в тюрьме, так как из того, что человек имеет глубоко укоренившуюся привычку к заключению меновых соглашений, неизбежно следует, что он должен иметь что-то, чем обмениваться, а из того, что он не располагает собственным движимым имуществом, еще более неизбежно следует, что он должен обменивать что-то, принадлежащее его соседям.

В данный момент мистер Симпсон отсутствовал в семейном кругу из-за того, что обменял сани вдовы Райдаут на плуг Джозефа Гудвина. Гудвин переехал в Северный Эджвуд совсем недавно и никогда прежде не встречал учтивого и обладающего даром убеждения мистера Симпсона. Плуг Гудвина мистер Симпсон без задержки предложил человеку «с уэйрхемской дороги» и получил в обмен старую лошадь, которая была не нужна владельцу, уезжавшему на запад, к своей дочери. Симпсон откормил почтенного возраста скотину, подержав ее несколько недель (ранним утром и после наступления ночи) последовательно на всех соседских пастбищах, а затем выменял на нее у жителя Милтауна крытую двуколку. Именно при таком положении вещей вдова Райдаут хватилась своих саней, пропавших из каретного сарая. Она не пользовалась ими лет пятнадцать и, вероятно, не села бы в них и следующие пятнадцать, но это была собственность, и она не собиралась расставаться с нею без борьбы. И такова уж отличающаяся подозрительностью природа риверборского ума, что, обнаружив пропажу, она в тот же момент подумала об Эбнере Симпсоне. Однако характер деловых операций был столь запутан и столь мучителен процесс их расследования (отчасти по причине полного исчезновения владельца лошади, который уехал на запад, не оставив адреса), что шерифу потребовалось немало недель, чтобы доказать виновность мистера Симпсона, к полному удовлетворению Риверборо и вдовы Райдаут. Сам Эбнер твердил о своей полнейшей невиновности и рассказывал соседям, как рыжеволосый человек с заячьей губой и в крапчатом костюме зашел к нему однажды на рассвете и предложил хорошие сани в обмен на старый пресс для сидра, лежавший у него, Эбнера, во дворе. Сделка была заключена, и он, Эбнер, заплатил незнакомцу с заячьей губой четыре доллара и семьдесят пять центов в придачу, после чего таинственный незнакомец выгрузил из своей телеги сани, забрал пресс и исчез вдали, с тем чтобы больше никто и никогда его не видел и о нем не слышал.

— Если бы мне поймать этого старого негодяя, — восклицал в праведном гневе Эбнер, — он бы у меня поплясал! Сбыть мне краденые сани и отнять мои честные денежки и пресс, не говоря уже о моей репутации!

— Ты никогда не поймаешь его, Эб, — отвечал шериф. — Он из того же теста, что и твой пресс, и твоя репутация, и твои четыре семьдесят пять — никто никогда не видел их, кроме тебя, да и ты никогда не увидишь их больше!