Эдуард Басс - Цирк Умберто

— В канкане! Боже милостивый! — вскричала пани Костечкова. — Чего только не требуют от нас, бедных женщин! Все ублажай этих мужчин. Канкан!

— Ритмическая гимнастика не канкан, мамочка, — поучала ее дочь, — пани директорша абсолютно права. Не всем же достаются в мужья математики.

— Мы — люди передовые, — рассуждал Костечка, — в наше время думали главным образом о кухне, но если танцы содействуют прогрессу — á la bonne heure! Зажиточная семья всегда в состоянии нанять хорошую кухарку, но завести в доме танцовщицу… Пусть уж лучше хозяйка дома займется этим сама. А что скажет дедушка Вацлав?

Дедушка Вацлав почесал в затылке.

— Не знаю, голубчик, не знаю, — отвечал он с невинным видом, — я бы поостерегся. Любое искусство — враг добродетельной семьи. Что, если девочка увлечется и поставит крест на ваших заповедях?

— Этого можно не опасаться, — махнул рукой Костечка. — Люда — примерная девочка и всецело под нашим влиянием.

— Как знаете. Только раз уж вы разрешите ей танцевать, вам следовало бы пускать ее и в варьете. Там она сможет увидеть выдающихся балерин.

Все признали справедливость его слов. Было решено, что Людмила станет посещать уроки ритмической гимнастики, а также варьете, когда в программе будут танцевальные номера. Дедушка Вацлав ликовал. Теперь он мог заняться подготовкой внучки более целенаправленно. Побочные игры были оставлены, и девочка сосредоточилась на танцевальных па. Педагог далькрозовской школы восторгалась юным талантом, Люда быстро научилась владеть своим телом, выказала незаурядное чувство ритма. На весеннем школьном концерте ее выступление стало гвоздем программы. Костечковых буквально распирало от гордости — столько восторгов пришлось на долго их ребенка, стольких поздравлений удостоились они сами. В пятнадцать лет Людмила уже выступала на вечерах мимического танца, а в шестнадцать — исполнила первую роль в пантомиме. Газеты писали о восходящей звезде, почитатели новой Терпсихоры в упоении бегали на ее вечера, завистливые предшественницы отводили душу в сплетнях. Но помешать ее триумфальному восхождению они не могли — Люда была в отличной форме, она пленяла своей пикантной красотой, внимая музыке всеми фибрами души. «Людмила Карасова — эолова арфа балета, — писал о ней доцент Шафранек, специалист по эстетике движений, — достаточно малейшего дуновения музыки, чтобы она зазвучала гармонией телесного и душевного обаяния».

— Доцент Шафранек — осел, — прочтя это, провозгласил доктор Петр Карас, к тому времени уже экстраординарный профессор аналитической математики и геометрии в университете Карла Фердинанда, — эстетика движений — это же не наука! Из его болтовни мне ясно только одно — малейшего дуновения музыки достаточно, чтобы отвлечь Людмилу от занятий в гимназии; у сей «эоловой арфы балета» тройка по математике! Простите, но это отнюдь не «гармония телесного и душевного обаяния», а стыд и позор для отца, которого вот-вот должны назначить ординарным профессором.

— Не обращай внимания на отца, — хохотал дедушка Вацлав, когда внучка прибежала к нему в слезах, — твоего уравнения ему не решить. События давно уже развиваются в нежелательном для него направлении. Продолжай танцевать, я вступлюсь за тебя. Но запомни: не усердствуй сверх меры. Посмотри на нынешних танцовщиц. Они изнуряют себя, и от их женственности вскоре не останется и следа. Они напоминают иссохших в тропиках миссионеров и пустынников, живущих среди песков и питающихся кузнечиками. Безусловно, они многого достигли, но где былое очарование, легкость, женственность? Что за метода — создавая прекрасное, убивать красоту, дарованную богом?! Танцуй, упражняйся, учись, работай сколько душе угодно. Но именно — сколько угодно! А не через силу. Господь — в молитве, а тело в отдыхе нуждается!

Люда обняла и расцеловала своего замечательного дедушку. Вняв его мудрому совету, она продолжала танцевать. Дома начались недоразумения. Хуже всего обстояло дело с гимназией. Людмилу Карасову боготворили все классы, но учителя, особенно пожилые, были недовольны новым циркуляром, разрешавшим занятия танцами и участие в любительских далькрозовских спектаклях. Математик донимал Люду с первого дня; на ее примере он доказывал, что университетские кафедры заняты бездарностями, не способными обучить математике даже собственных отпрысков. Теперь к нему присоединились латинист, историк и естественник.

— Карасова Людмила, — изрекал тощий классный наставник, — да-с, балет — отлично, успеваемость — плохо. Новые времена-с!

Однажды к Вацлаву Карасу явился маленький, толстый человечек, непрерывно потевший и протиравший стекла очков: с дремучих бровей на них то и дело капал пот.

— Доцент эстетики движений доктор Шафранек, — представился он старому артисту, — я пришел к вам, пан директор, по поводу вашей внучки.

Это была тема, ради которой Вацлав Карас охотно отложил бы даже премьеру. Да и беседа, как он убедился, стоила того. Доцент Шафранек принадлежал к тем самоотверженным энтузиастам, которые всецело поглощены своим предметом. Это сразу же расположило к нему Вацлава. Озабоченный человечек прекрасно разбирался в вопросах современного балета, хотя и чересчур теоретизировал. Он пришел внушить старому Карасу, что в Праге нет никого, кто мог бы еще чему-то научить Людмилу. Девушка превзошла всех пражских танцовщиц; она необычайно талантлива и должна завершить свое хореографическое образование хотя бы у Рудольфа фон Лабана в Германии.

Карас внимательно выслушал его, а затем расспросил о деталях.

— Спасибо за информацию, пан доцент, — сказал он в заключение, — теперь мне ясно, что представляют из себя немецкие танцевальные школы. Да, несомненно, балет сейчас в моде. Я это и в театре ощущаю. Правда, у нас стремятся не столько к совершенству, сколько к разнообразию. Толпе уже мало обычной программы. Она жаждет чего-то более пикантного. Ей подавай ревю, пышное ревю с дюжиной голых танцовщиц и броским оформлением. Но я этого делать не стану. На мой жизненный манеж скоро выедет семидесятый год, и мне уже поздно перестраиваться. Не хочу променять большое искусство на пустяк, разум — на глупость. Люда — другое дело. Я верю, что она сможет подняться над всей этой пошлостью и дать миру нечто настоящее. Ее родителей в данном случае принимать в расчет не следует. Петр — хороший человек, но тряпка, да к тому же Костечки прибрали его к рукам. Я поставил на нем крест, еще когда узнал, что он собирается стать математиком. Но вышло хуже: он заделался философом-математиком. Философ-математик! Это, знаете ли, нечто вроде тигрольва — помеси льва с тигром. Иногда, по воле божьей, рождаются на свет и такие, но толку от них ни на грош. Можно ли подобному человеку доверить судьбу очаровательной молодой девушки, допустить, чтобы он руководил ею?! Меня это давно тревожит. Настало время вмешаться. Добром тут ничего не добьешься, я знаю. Придется, видимо, еще разок прикрикнуть по-укротительски.