Станислав Романовский - Семейный экипаж

Нурлан всматривается, вслушивается в отца, вдыхает его тепло и, как ягнёнок, трётся головой о его руку.

Ближе к вечеру Нурлан собирается встречать родителей. На стане никого нет, кроме поварихи Алевтины. Да на вешалке висит чёрная кожаная фуражка. Её забыл Инкогнито, которого за ненадобностью отправили в город. Эта фуражка почему-то беспокоит Нурлана. Он старается быстрее прошмыгнуть мимо неё и по пыльной дороге бежит в поле.

Там, где работают родители, над полем, как зелёная округлая гора, возвышается пятисотлетняя лиственница.

Она одна-одинёшенька на всё величайшее безлесное пространство.

Лиственница растёт в плоской круглой лунке, куда, оберегая её от засухи, сбегаются дождевые и вешние воды. Узловатый ствол её, мученный морозами и ветрами, ветвится невысоко от земли, и весь он в морозобойных трещинах и буграх-мозолях, как ладонь крестьянина.

Мальчик распахивает руки, обнимает, сколько может захватить, тёплый древесный ствол, прижимается к нему щекой и близко видит натёк смолы. А в нём, как синий жук в янтаре, запеклось железо. Четырёхгранник.

Наконечник боевой стрелы!

Какую тайну хранит он — кованый кусочек металла? Были времена, когда такой стрелой лучший лучник насквозь пробивал трёх сайгаков на бегу, на лету. Или доставал белого лебедя под облаками и относил на царскую кухню. Или просекал самую крепкую кольчугу…

А что, если извлечь наконечник из засмолка и показать отцу? Отец про оружие многое знает.

Чем извлечь-то?

Да и больно будет дереву: живое оно.

Нурлан гладит его, пальцами опробует наросты, неровности, морозобоины, слышит тяжёлый потаённый гул и мысленно разговаривает с деревом:

«Тебе хочется в другие страны?»

«Как это?»

«А так. Всю жизнь ты стоишь на одном месте. Нигде не была, никуда не ездила. Разве тебе не хочется объехать весь мир?»

«Нет».

«Почему? Разве это плохо: лиственница-путешественница?»

«Здесь я слышу весь мир. Мои корни ветвятся глубоко-глубоко, припадают к чистейшим родникам тысячелетий, и этим я жива. Мои корни слышат всю Землю, ее мантию и удары расплавленного слитка — сердца Земли».

«У Земли — крепкое сердце?»

«У неё огромное, горячее сердце. Оно крепкое, если ему не мешать. Люди пробиваются к нему. Если задеть его неосторожно, оно может остановиться. Скажи людям, чтобы они берегли сердце Земли. Ты им скажешь?»

«Я им скажу обязательно!»

«Говорить мало: ты должен сберечь сердце Земли».

«Один?»

«Нет, конечно. Хороших людей много. Если вы сохраните сердце Земли, оно будет жить долго-долго».

«Вечно?»

«Не знаю. Ночами я простираю ветви в небо, вижу и чувствую звёзды, постигаю их свет и пути. Я знаю: забытая звезда падает и гаснет. Погасшее не возгорается. Земля, если не любить её, тоже может погаснуть».

«Мы не дадим ей погаснуть!»

«Я верю».

«Скажи, Лиственница, кто это шумит в твоих ветвях?»

«Птицы большие и малые, как бабочки. Их так много, что я сбилась со счёту. Без них я не жила бы так долго. Я знаю: без меня им будет худо, и живу».

«А одинокий орёл-могильник?»

«Сейчас он здесь. Дремлет в брошенном вороньем гнезде. Слышишь, он переступает с ноги на ногу, отчего гнездо крошится и трещит?»

«Почему он не построит себе орлиное гнездо?»

«Я спрашивала почему. Он говорит: «Представь себе, я построю орлиное гнездо. Но для кого? В нём не будет орлят. А без орлят — гнездо не гнездо».

«В твоём теле сидит наконечник стрелы. Хочешь, я выну его?»

«Во мне сидит много железа, и от этого тело к непогоде болит. Но вынимать железо не надо: оно срослось со мной».

«Почему так много в тебе железа?»

«Потому что я заслоняла людей от него, чтобы они были живы».

Налетает ветер, отчего хвоя лиственницы искрится и переливается и яснее ясного из поля доносятся голоса машин.

Нурлан что есть духу бежит туда,

Ранней осенью, когда хлеб в полях убран и приезжие механизаторы разъезжаются по городам, в степной посёлок приехала автолавка — грузовая машина с магазином, кузовом под крышей.

Нурлан с родителями стоит позади толпы и видит одни спины и затылки.

Чем там торгуют?

Отец сажает его на плечи, как на первомайском параде. Мир сразу раз-двигается-раздаётся, и дышать становится легче.

А в глубине магазина-кузова, как поленья в русской печи, пылают красками золотые платки с красными журавлями — накидки на телевизоры. Кроме них, если присмотреться, всякого товару видимо-невидимо. Продавщица, немолодая женщина с обветренным лицом, еле успевает рассчитываться с покупателями и то и дело кричит:

— Сдачу возьмите!

Мелочь она кидает в коробку из-под леденцов, а бумажные деньги кладёт на ящик и, чтобы их не унесло ветром, придавливает камнем-голышом.

Накидки, как золотые птицы, выпархивают из рук продавщицы, где голоса родительских комбайнов, на закатное солнце. Опутанное хлебными колосьями, оно трепещет красным карасём, выброшенным из озера в сухую степь, и в горячих токах воздуха кран солнца бугрятся и растекаются к ногам мальчика.

— Всё! — объявляет она. — Улетели журавлики.

Продавщица так расхваливает остальной товар, что Нурлан удивляется: почему родители ничего не берут?

Он чувствует, что они собираются идти домой подальше от шума, и тянет:

— А я сейчас игрушку или книжечку выберу-уу. Ох, и выберу-уу!

Но игрушек и книг нигде не видать.

А груда денег растёт и клубится и всё норовит разлететься из-под камня-голыша.

— Того, чего нам надо, я не вижу, — говорит отец. — Домой пойдём.

Мать просит:

— Постоим ещё!..

Нурлану тоже охота подольше побыть на людях. Вот он видит Богдана и Светлану. Отсюда, сверху, с отцовских плеч, они кажутся маленькими, и мальчик покровительственно машет им рукой. Богдан по обыкновению не замечает его и, заложив пальцы за борт пиджака, что-то важно говорит Светлане. А Светлана в очках — она, наверное, просто не видит Нурлана, не различает его оттуда.

«Ээх! — думает Нурлан про Богдана. — Такой молодой — шесть лет, а уже в пиджаке ходит. Что дальше-то будет? Может быть, он роль какую-нибудь получил у Натальи Николаевны — у королевы?.. Вживается в эту роль».

А где она — королева-то?

Нурлан смотрит на облака. Они близко — тихие, рыхлые, — с утра закрыли солнце, собираются, да, пожалуй, сегодня так и не соберутся пролиться дождём.

— Что вы, облака, там делаете? Дождик задумали? Эх вы, облачонки! — мысленно и вслух разговаривает с ними мальчик. — Погодили бы пока. Вон народу сколько на площади.