Станислав Романовский - Семейный экипаж

После маминых хлопот, когда тесто усмирено и усажено в духовку, Нурлан осмеливается спросить:

— Папа скоро придёт?

— Не знаю, — отвечает мама. — Его к директору совхоза вызвали. Человека привезти.

После молчания Нурлан спрашивает:

— А Иван Пантелеевич не поехал?..

— Он не думал, что так скоро. Его на той неделе в Кваркено услали хлеб убирать.

— О!

Входит отец.

— Всё хорошо? — спрашивает мать.

Отец кивает, раздевается до пояса, моется под краном, подставляя воде шею и плечи. Он такой озабоченный и молчаливый, что Нурлан не решается подступиться к нему, а только глядит на него и радуется его присутствию.

Мать открывает духовку, пробует печево на звон — ножиком стучит по корочке. Хлеб отвечает добрым отчётливым звуком: «Я поспел!»

Отец с сыном садятся за стол, а мать на противне вынимает из духовки хлеб, как пшеничное Солнышко, и ставит остывать перед мужчинами.

Отец ничего не говорит, но Нурлан чувствует, как около пшеничного Солнышка мягчеет его душа.

А хлеб остывает медленно-медленно, и от него по комнатам идёт пшеничный дух солнца, отцеженных соков земли и ярой силы и радости, крестьянского здоровья, что сберегли люди от самой старины и до наших дней.

После столования мать объявляет Нурлану, что всей семьёй сейчас они пойдут в гости к Наталье Николаевне.

Мгновенно мальчик вспоминает королеву, её смерть и воскрешение:

Мать надевает на Нурлана свежую рубашку, на которую мальчик прикрепляет отцовскую медаль «За трудовую доблесть». Медаль тяжела. Она оттягивает рубаху с воротником, но зато это настоящая медаль, а не игрушка, и Нурлан поглядывает на отца: а вдруг тот возьмёт и скажет: «Не твоя это медаль, а моя. А ну, давай сюда».

Но отец только улыбается.

— Надо, чтобы награда была напротив сердца, — напоминает он.

Пока Нурлан выясняет, где у него сердце, отец говорит матери негромким голосом:

— Ложечку подарим на зубок.

Из заветного уголка буфета мать достаёт серебряную ложечку — по черенку пущен узорчик, а сам черпачок белый, без отметины. Ложечка играет светом, словно купается в воде, и мальчику становится жаль её — самую красивую вещь в доме. Он собирается слёзно попросить родителей оставить ложечку в покое, но тут же постигает всю чудовищность своей просьбы и — ладонь на ладонь — зажимает себе рот, чтобы просьба ненароком не сорвалась с языка.

— Зубы?! — вскрикивает мать.

— Меньше ешь сладкого, — наставляет отец. — То-то же, сладкоежка! Сейчас к зубному врачу пойдём. Или прошло?

Глазами Нурлан даёт понять, что проходит. Он выдерживает паузу, приличествующую обстоятельствам, отнимает ладони ото рта и сообщает:

— Отпустило.

Все трое, нарядные, выходят из дома.

Прохожих на улице нет, и Нурлан с надеждой вертит головой: не смотрит ли кто-нибудь на них из окна?

Нет, не смотрит.

Эта часть посёлка — молодёжная. Люди в ней старятся не скоро, по домам не сидят, и стариков-домоседов здесь нет, кроме Нурланова дедушки. Да и тот живёт на краю, на отшибе.

Как ты там, дедушка?..

Дом, где живёт Наталья Николаевна, такой же, как у многих жителей посёлка, из белого кирпича; сад-огород с карагачем, яблонями и картошкой; телевизионная антенна крестом. Только куда больше, чем у соседей, цветов в палисаднике, и от их запаха у Нурлана сильнее стучит сердце.

Издалека Нурлан видит Наталью Николаевну, и его поражают её запавшие глаза, омытые болью и налитые тихим счастливым светом.

Мать и Наталья Николаевна целуются. А отец с поклоном подаёт хозяйке серебряную ложечку.

— Ой, что вы, — говорит Наталья Николаевна слабым шёпотом. — Зачем?

— На зубок! — громогласно напоминает Нурлан и осекается, оттого что мать дёргает его за рукав.

— Человека разбудишь, — грозновато шепчет она.

Взглядом Нурлан следует за взглядами взрослых и видит посреди комнаты на кровати, огороженной деревянными перилами, ребёнка в пеленах — такого маленького, какого Нурлан ещё не видел ни разу в жизни.

Он и не предполагал, что дети бывают такие маленькие. У ребёнка закрыты ручки и ножки; он весь запеленут, но зато хорошо видно личико — розовое, с крепко-накрепко зажмуренными глазами, с крутым лобиком и редкими тёмными волосами.

В душе Нурлана пробуждается и крепнет чувство покровительства слабому. Он шевелит лопатками, дышит глубоко и слышит, как по всему телу переливается сила.

Затуманенными глазами Наталья Николаевна глядит на сына и на Нурлана, и в приливе нежности к младенцу Нурлан советует ей:

— Его надо назвать Ольмэз!

— Почему? — шёпотом спрашивает Наталья Николаевна.

— Потому что «Ольмэз» по-русски будет «Вечный человек».

— Вечный? — Наталья Николаевна нагибается и, обдав молочным дыханием, целует Нурлана в макушку.

— Назвали уже, — шепчет она.

— Как?.. — не без ревности спрашивает Нурлан.

— Иваном, — отвечает женщина и беззвучно смеётся, так что у неё на глазах выступают слёзы.

— Ой, как хорошо! — хвалит мать.

А отец произносит раздумчиво:

— Иван Иванович.

— Мы так и задумали, — улыбается Наталья Николаевна. — Ой ты, Ваня-Ванистый, какой же ты приманистый…

У мужа в роду много Иванов. А у меня и того больше.

«Такой маленький, и уже Иван Иванович, — со взрослым умилением думает Нурлан. — Надо же!»

Он приклоняет лицо к деревянной ограде, чтобы ближе видеть новорождённого, и, затаив дыхание, рассматривает выпуклый лобик, толстые щёки, крепко, даже мучительно зажмуренные глаза, по чёрточкам перебирает взглядом всего младенца и думает о том, что с Иваном Ивановичем они будут друзьями — водой не разлить.

Нурлан всегда будет заступаться за маленького.

Наталья Николаевна склоняется над сыном, и волосы её — злато-рыжие — рассыпаны по плечам. Она — королева, что минувшей весной пленяла весь мир, и Нурлана тоже, и это он, а не кто другой освободил её шлейф, зацепившийся за сучок в полу!..

В мгновение ока Нурлан вспоминает забытый сон, в котором ему снится песня. Во сне он идёт по гриве между двумя оврагами, и в оврагах, в отрогах их, как синие птицы, лежат синие тени. Песня стелется откуда-то с овражьих приверхов. Женские голоса струятся, жарко обнимают душу и уводят высоко-высоко. Мальчик торопится навстречу голосам, и такая чистота, упование на счастье и милосердие живут в песне, что Нурлан весь в светлом потрясении. Сейчас, наяву, он шевелит губами, подпевая Великой Тайне, хотя ни мотива, ни слов он не знает.

Украдкой, так что никто не видит, Нурлан дотрагивается до золотых волос королевы, вздыхает, отходит в сторону и забывает про сон и песню.