Станислав Романовский - Семейный экипаж

Иван Иванович чмокает во сне и, не просыпаясь, плачет, открыв ротик, в котором нет ни единого зуба.

— Аа-аа-ааа! — поёт Наталья Николаевна, берёт его на руки, даёт ему грудь, и ребёнок сосёт молоко, всё так же не открывая глаз и не просыпаясь.

— Аппетит у него хороший, — говорит отец, — Богатырём вырастет.

— Да? — Наталья Николаевна слабо улыбается и наклоняет голову, чтобы солнце не било в лицо ребёнку.

Иван Иванович насытился, спит на коленях у матери, и тени, еле различимые, бродят но нему — то ли от гостей, то ли от занавесок, то ли от облаков, которые опять собираются над степью.

— Дай-ка я его подержу! — не выдерживает мать и с неутолённой ласковостью умело принимает младенца па руки, любуется им, и лицо её от света лица Ивана Ивановича такое преображённо-прекрасное, что Нурлан потрясённо смотрит на маму.

— Век бы держала, — признаётся мать, передавая младенца Наталье Николаевне. — Теперь мне радости хватит на неделю.

— А мне на месяц, — говорит Нурлан. — А то и на три месяца…

Но он говорит это так тихо, что его никто не слышит. Да вдобавок Ивану Ивановичу приходится менять пелёнки, и опять он лежит посреди деревянной кровати, как посреди мироздания.

Самое время прощаться.

— Дерево-то посадили? — спрашивает отец у хозяйки.

— Посадили. Идёмте покажу, — шепчет Наталья Николаевна и, прислушиваясь к дыханию сына, ведёт гостей в сад-огород, где в лунке растёт дубок: листья резные, большенькие, а сам маленький, так что и не сразу приметишь его.

— А полить толком не полила, — вспоминает Наталья Николаевна. — Не до этого было…

Из бочки, пахнущей болотом, Нурлан приносит в ковшике дождевую воду и поливает деревце.

— Больше не лей. Одного ковша хватит, — говорит отец Нурлану и с улыбкой обращается к хозяйке: — Наталья Николаевна, почему бы вам ещё дубочков не посадить?

— Сколько? — спрашивает она.

— Три по крайней мере, — советует отец.

А мать поддакивает:

— Да уж не меньше!

— Ой, много, — слабо улыбается Наталья Николаевна. — Что вы…

Нурлан оглядывает сад-огород, думает, что дубкам в нём места хватит. А вслух с неожиданным для него самого отчаянием спрашивает:

— Наталья Николаевна! Вы меня… на будущий год… в школе учить будете?

Обязательно буду, — обещает женщина. — Я не только буду…

Она не договаривает — уходит на плач ребёнка. Некоторое время гости ждут кого-то, стоят во саду ли, в огороде и смотрят на дубок, крепенький, во влажной лунке.

Домой идут не торопясь.

Отец и мать переговариваются, а Нурлан молчит, вслушивается в себя и всю дорогу постигает, что в его жизни произошло великое событие.

В мир пришёл Человек.

В бабье лето, в воскресенье, дедушка и Нурлан прибираются в саду. Груши и яблоки давно собраны, розданы жителям посёлка, но в этом году уродилось так много яблок, что остался большой остаток, и, чтобы сохранить яблоки на зиму, дедушка готовит зимовальную яму.

Острой лопатой он снимает пластины дёрна, а Нурлан складывает их в сторонке и слышит, как кряхтит и стонет дедушка, углубляясь в красную землю.

— Дедушка, — спрашивает Нурлан, — чего ты стонешь?

— Червей много перерезал, — винится дедушка. — Очень много перерезал дождевых червей. Почему они попадают под лопату?

— Они срастутся, — утешает Нурлан.

— Ты так думаешь? — оживляется дедушка.

Кругом благодать.

Осеннее солнышко набрало силу. Разбуженные его теплом, порхают бабочки. По закрайке сада по второму разу зацветают цветы: нежно-лиловый короставник, жёлтый козлобородник, золотая розга, белая звездчатка, малиновый или красно-фиолетовый воитель — татарник, восковой репяшок, дымчато-белый тысячелистник — деревей-трава, огненный зверобой… Они расточают знойный запах лета, которое всё ещё здесь и вот-вот отойдёт в жаркие страны. Гудит шмель. По цветам ползают пчёлы. Их ворчанье и движенья деловиты, и, судя по всему, мёда на посошок они находят немало. Лоснятся стволы деревьев.

А одна яблоня позабыла, что она в свой срок принесла урожай плодов, окончательно перепутала осень с весною и накануне зимы зацвела по второму разу — вся, как есть, убралась белорозовыми цветами и нежится под солнышком.

Дедушка говорит с весёлой укоризной:

— Ай, ай, ай! Старая яблоня на зиму нарядилась невестой. О чём она думает?

Он качает головой, берётся за черен лопаты и вонзает лезвие в красную землю.

Из ямы остро пахнет глубинной сырой землёй, и запах этот, доселе не известный Нурлану, тревожит и немного страшит мальчика. Чтобы было веселее, он тянется к разговору:

— Дедушка, а дедушка!..

— Никогда не кричи под руку, — сердится копатель. — Если все будут кричать под руку, то кто будет работать?

Обиженный Нурлан поднимает последнюю дернину и несёт её подальше от ямы. Дернина, прошнурованная корнями, тяжела. Мальчик с облегчением опускает её на землю и недалеко от себя видит кладбище комбайнов.

Вон куда он зашёл!

Некогда могучие машины не походят на себя: они вросли в землю; спины у них или сгорблены, или продавлены; на боках, как кровь, запеклась рыжая ржавчина; от них тянет горьким железным тленом. Комбайн, на котором звёзды в три ряда, глядит на Нурлана единственной фарой в трещинах, и во взгляде его мальчику чудится мольба.

Мальчик отводит глаза, снова глядит в око комбайна, опять отводит и бежит обратно в сад.

— Дедушка-аа!..

Из ямы торчит одна спина старика. Лезвием лопаты, белым от работы, он разравнивает днище ямы, отёсывает стены её, и они блестят, как смазанные маслом.

Дедушка поворачивается на голос и говорит:

— Ты, никак, плакал, сынок?

— Я?..

Нурлан глядит на коричневое, как из терракоты, лицо, на жилу, набухшую на лбу, на руки, похожие на ветви старой яблони, и великая жалость к старику поднимается в душе мальчика.

— Дедушка, а почему ты не пошёл к нам жить?

Дедушка садится на край ямы, убирает паутину с лица и говорит:

— Меня хорошенько не звали.

— Но я зову тебя хорошенько!

Дедушка не отвечает. Прищурившись, он смотрит в глубину сада, где цветёт взбалмошная яблоня, и рассеянно улыбается.

— Вот так они всегда, — говорит он.

— Кто? — спрашивает Нурлан.

— Женщины. Они вроде всё понимают. А живут не по временам года. Разве я неправду говорю, сынок?