Игорь Востряков - Братья

— Там кто-то с фонариком! — судорожно сглотнув и вздрагивая от сотрясающей все тело нервной дрожи, с трудом выговорил Владик.

В это время к месту происшествия, нереальный, как инопланетный корабль или мираж, выплыл милицейский газик. Щелкнули, будто выстрелили, дверцы. Захлебываясь заверещали свистки.

— Рвем отсе-е-еда! — завопил Петя истошным голосом, и кодла рванула в темноту. Краем глаза Владик успел заметить, как Филин, споткнувшись, покатился кубарем по земле и тот час на него навалились две фигуры в милицейской форме. Владик метнулся в проулок. Он бежал, ничего не замечая: ни направления, ни улиц, ничего. Давно уже потерялись в сплетении улиц и проулков Юрка с Петей.

Пошел сильный, холодный дождь, а Владик все бежал и бежал, забыв о времени. Ему казалось, что он и не бежит вовсе, а летит над землей и сердце от страшной пустоты, горечи и напряжения готово вырваться из груди. Он едва не разбился, скатившись с высокой насыпи к железнодорожному полотну. Пригибаясь, пересек освещенную фонарями дорогу и по узенькой тропинке пробрался к своему дому. Прислонившись к забору, перевел дух. На душе было темно и пусто. То самое ощущение безысходности, какое он испытал тогда, в сарае Шеста, вдруг вернулось к нему, и он заплакал — крупными злыми слезами, размазывая их вместе с дождем и грязью по щекам. Слезы принесли облегчение, словно где-то там, внутри, вновь вспыхнул маленький, слабый светлячок надежды. Вытерев слезы рукавом, Владик уверенной походкой подошел к крыльцу. На ступеньках в одиночестве сидел Ваня Шест и курил.

— А-а-а! Владя! — обрадовался он. — Откуда и куда?

«И чего привязался? — встревожено думал Владик, молча протискиваясь в дверь мимо Шеста. — Может, пронюхал, что мы магазин грабонуть собирались? Навряд ли…»

Дома ярко горел свет. Мать в одиночестве сидела за столом, а перед ней лежала какая-то бумага. Она не стала ругать Владика, даже не спросила ничего, а только вдруг притянула к себе, прижала к груди всклоченную, мокрую голову сына и заплакала.

— Мамка, ты чего? Ты чего разнюнилась? — испуганно спрашивал Владик, чувствуя, как и у него начинает щипать в горле и он готов зареветь вместе с мамкой.

— Забирают тебя, Владя, в детдом забирают, — утирая слезы ладонью, сказала мать, — завтра утром отведу тебя в детприемник, а сама лечиться поеду. Уже у доктора была. Обещал лечиться отправить. Вылечусь, заберу тебя домой!

— Вправду заберешь? — недоверчиво переспросил Владик.

— Заберу, — зашептала мать, — и будем мы с тобой вдвоем жить, и никого нам не надо!

— А Федька?

— Что Федька! — вздохнула мать. — Федька парень самостоятельный. С придурью немного, так что тут поделаешь? Федька сам по себе, мы сами по себе. По утрам кофий со сливками пить станем, сладкие торта жрать. Как люди! Чем мы хуже?

Владик недоверчиво смотрел на мать. Ему хотелось, чтобы мать вылечилась и перестала пить водку. Он очень этого хотел и потому согласен был ехать в детдом.

«Брату Федьке еще целый год в тюрьме сидеть, да и я скоро там буду. Права была «классная», когда говорила, что по мне тюрьма плачет, — лежа в постели, думал Владик. — Того и гляди, милиция заметет! Руки за спину — и поминай, как звали! Мамка тогда наверняка сопьется… А может, в детском доме меня и искать не станут? Поутихнет все, забудется, поживу с годик, а там, глядишь, и мамка вернется».

На следующий день Владик, отозвав Кита с Бегемотом в сторонку, таинственно зашептал:

— Вот что, корешки, встретимся сегодня за дровяным сараем, в шесть, пароль «Череп», Дело есть!

— Во дает! — едва оправившись от изумления, вслед Владику сказал Аркашка. — Череп какой-то…В шесть, за сараем. Даст нам нам с тобой, Кит, по черепу — и в кусты! Знаем мы этих корешков.

— Не даст, — успокоил его Кит, — он же наследный сын министра юстиции, законы знает!

Вечером, ровно в шесть, «корешки», что-то недовольно бурча под нос, нехотя потащились к сараю.

— Рвем отседа, Кит! — боязливо оглядываясь, шептал Аркашка. — Не ндравится мне все это.

— Пароль! — рявкнул Владик, так что «корешки» вздрогнули.

— «Череп»! — испуганно пискнул Аркашка.

— Проходи, — разрешил Владик, появляясь на тропинке.

К сараю примыкала старая облезлая будка, закрытая снаружи на большой ржавый замок. Владик подошел к будке и жестом фокусника отодвинул в сторону две доски.

— Прошу, кореша!

Первым в будке оказался Кит. За ним, крехтя и чертыхаясь, протиснулся Бегемот. Последним влез Владик и, внимательно оглядев пустырь, задвинул за собой доски.

В будке, прямо на земле, стояла ржавая консервная банка, в которой горел огарок свечи. Кит с Бегемотом уселись на обломок какой-то доски, скрестив ноги и сложив руки на животах.

— Ну че, кореша, по маленькой? А? — натянуто улыбнулся Владик, доставая бутылку вина. — Я же сегодня родился!

На закуску он извлек из пакета по большой банке консервированного борща, шоколадке и по пачке сигарет. Выпили одну бутылку, за ней последовала вторая. На Бегемота напал приступ звериного голода, он клацал зубами и вопил: «Жрать хочу-у-у-у! Жрать!» В полной темноте кореша навалились на Аркашку, он, мотая головой, мычал: «Отпустите, гады, жрать хочу-у-у!» Потом судорожно дернулся, и его вырвало. Ребята отпрянули. В потемках матерился Кит — Аркашка испортил ему новые штаны. А Бегемота стало трясти. Теперь он клацал зубами от озноба.

— Хо-о-о-о-олодно-о-о! — тянул он. — Ой, хо-о-олодно-о-о! — Владик почувствовал, как у него закружилась голова, тело стало тяжелым и непослушным. Он приник лицом к какой-то щели, через которую просачивалась струя свежего воздуха, и впал в глубокое, почти мертвое забытье.

Адская смесь из вина, вонючих сигарет, сырого борща и шоколада сделала свое черное дело. Всю ночь из будки доносились странные булькающие звуки и стоны. На рассвете скрипнули доски, и на свет вылезли три вздрагивающих от озноба привидения с мертвецки бледными лицами. Нетвердо ступая, вся троица двинулась в сторону детского дома.

— Как выкручиваться-то будем, корешки? — спросил Владик.

— А никак, слабым голосом сказал Аркашка и опрометью бросился в кусты.

— Че это он? — притворно удивился Владик.

— А ни че! — зло выдохнул Кит. — Сегодня Марьсильна нам хвоста накрутит! И правильно сделает: не пей! А все ты, Кораблев! Чокнемся, кореша! За дружбу между народами! За именины! Пароль «Череп»!

— Забубнил, — буркнул Владик, искоса поглядывая на вылезающего из кустов Аркашку. — Лучше глянь, кто к нам пожаловал.

По дорожке навстречу к ним спешила нахмуренная Марьсильна с дежурным воспитателем и медичкой.

— Легки на поминках, — ни к кому не обращаясь, устало сказал Владик.

Казалось бы, самый страшные кары должны были рухнуть на голову Владика. Но, как ни странно, Марьсильна поступила наоборот. Тут же, на дорожке, она весь свой гнев обратила на Кита и Аркашку — как на старых детдомовцев, которые должны были не только противостоять соблазну, но и убедить Владика Кораблева, что он поступает нехорошо, не по детдомовски. Она тут же увела их в себе в кабинет, отпустив Владика на все четыре стороны.