Иван Серков - Мы — хлопцы живучие

Костик свел меха. Перед ним тотчас раскрылось несколько самодельных алюминиевых портсигаров с табаком и папиросами. Поглядел он, где потолще, и взял. «Гвоздиков» Костик не курит.

Посидели мы еще малость, да и домой пора. На первый раз хватит. Только я за щеколду взялся, а вдогонку нам новая припевка:

Все грохнули хохотом, а мы насупились и вышли. Нам было обидно. Пусть без нас гуляют, раз они такие. Просить будут — не пойдем. Не видали мы их танцев! Счастье великое — ногами дрыгать да глотку драть припевками.

И правда, в ту зиму к Язепихе мы больше не ходили. Бурки в гармошку собирали, напускали брюки на голенища, шапки носили так, чтобы только-только на голове держались, а на гулянки — ни ногой.

И вот наступило лето. Вечеринки перебрались из хат на улицу. Теперь возле каждого двора клуб, лишь бы ровное место для танцев и лавочка для гармониста. И, конечно, самое лучшее место — это деревянный мост на шоссе. Такую сербиянку можно оторвать на дощатом настиле — на все село будет слышно. Только грузовики иной раз мешают: приходится уступать им дорогу.

Но мост — это не для нас с Санькой. Тут и занозу в ногу загнать недолго, и публика слишком благородная — все обуты. Как пить дать без пальцев останешься, если наступит какая-нибудь плясунья.

Возле той же Язепихи — народ попроще. Тут и босую можно выбрать, и танцуют на голой земле, утрамбованной ногами, как ток в гумне. Пыльно на этих танцах, как на молотьбе. Недаром избранная публика с моста смеется над теми, кто танцует возле Язепихи:

— Отряхни пыль с ушей!

Но и там, возле Язепихи, не каждой скажешь: «Идем потанцуем». Сперва на ноги надо поглядеть — не в туфлях ли, а то получишь от ворот поворот. Обутые — с гонором, не каждая пойдет.

А мы не очень-то по этому поводу горюем. У нас свои вечеринки — у Скока на завалинке. Выйдет из хаты Лешка с балалайкой и бренчит потихоньку. Одноклассницы наши соберутся: Катя, Сонька, Ганка и почти все остальные. И все мы тут равны, все босиком — смело бери любую. Только танцоры мы с Санькой пока еще никудышные, топаем, как козлы. Потому никого и не приглашаем, друг с дружкой танцуем да девочек толкаем вроде бы невзначай. И больше всего Катю с Сонькой.

Лешка — музыкант что надо. И фасон держит не хуже Костика: перед каждым танцем сперва побренчит для себя, подтянет струны и уже потом заиграет. А умеет все: и польку, и сербиянку, и страдание. Больше того — недавно где-то с патефонной пластинки перенял танго. «Брызги шампанского» называется.

Сначала эти «брызги» никто не умел танцевать, но потом девчата как-то своим умом дошли — и айда топтать траву! Шутка ли, танго. Такого модного танца, пожалуй, даже мост не знает, не говоря уже про Язепиху.

Одним словом, наши с Санькой танцевальные дела идут как нельзя лучше. Мы тут главные заводилы, остряки и пересмешники. Нет нам соперников. Старшие хлопцы на наших девчат и смотреть не желают. Иной подойдет, приглядится и только рукой махнет:

— А-а, подлетыши…

Так воробьев называют, когда те начинают учиться летать. А на наш взгляд, девчата хоть куда. Мы даже подумываем, не пригласить ли кого-нибудь из них на танец. Я бы с Катей пошел, да боюсь, отошьет. И вообще не просто это — вот так взять и пойти… На что Санька хлопец смелый, а тут тоже пасует, не отважится на такое первым. Скажут потом — кавалер. Если бы так как-нибудь, незаметно, во время танца «разбить пару», что ли. Сидим мы в сторонке, шепчемся, и вдруг!

— Салют, хлопцы? Что у вас тут, танцы?

Подняли мы глаза и онемели: офицер — не офицер, генерал — не генерал, а кто такой, не узнаем. А он нас, видно, как облупленных знает.

— Ну, как, Иван, дела? Что, Санька, слышно?

Пригляделись — Юрка Колдоба, нашего участкового сын. Уже и забыли, когда его видели. Говорят, он вместе с отцом какое-то время в армии был. Дома у Юрки после смерти матери никого не осталось, вот и забрал его отец к себе в часть. Сперва был он там сыном полка, а когда отец демобилизовался, Юрку отдали в военное училище, в какое-то подготовительное. И вот стоит он перед нами и красуется. Куда там Леньке лаптинскому до него! Синие суконные брюки с красными кантами, зеленый френч с блестящими пуговицами, погоны с позолотой, как на иконах, а на голове такая фуражка, что нам и не снилось. Маленький, всего в палец шириной, покрытый черным лаком козырек и, как решето, туго натянутый верх. И поглядели бы вы, как все это сидит на голове! Чудом держится где-то там, на затылке. О ботинках и говорить нечего: хромовые.

Неожиданное появление Юрки на нашей гулянке произвело впечатление не только на нас с Санькой. В предчувствии чего-то необыкновенного притаились и завалинка, и лавочка, стих веселый гомон. А он прошелся вдоль завалинки, форсисто пристукивая каблуками и время от времени мотая головой, словно лошадь, когда та отгоняет оводов, поздоровался с каждым за руку и сразу же втерся между девчатами. Смыка столкнули с лавочки, и он, подойдя, удивил нас с Санькой еще одной подробностью Юркиного шика:

— Одеколоном несет за версту.

Мы с Санькой совсем пали духом. Мы поняли, какая опасность нависла над нами. Теперь нечего и думать остаться заводилами: девчата глядят только на Юрку. Мы теперь ничто. У нас нет погон, и от нас не пахнет одеколоном.

А Юрка, почуяв, что он здесь главный, сразу начал выкомаривать. Первым делом он смутил нашего музыканта.

— Прошу падеспань!

— Чего? — не понял Лешка и беспомощно озирнулся по сторонам.

Юрка, подпевая самому себе, протанцевал несколько тактов.

— Не знаю, — признался Лешка.

— Ну тогда падекатр…

Лешка и этого не стал играть, только глянул исподлобья на слишком модного заказчика и взялся подкручивать струны.

— Так что же вы тут танцуете? — с улыбкой спросил Юрка. — Может, сербиянку?

— Что надо, то и танцуем, — с вызовом ответил наш музыкант и врезал «Брызги шампанского». Знай наших. Не такая уж мы «деревенщина», как кое-кому кажется. Подумаешь, наодеколонился, так от сербиянки нос воротит.

Но это было только начало. Дальше произошло такое, что мы с Санькой прямо почернели от зависти. Вот это кавалер, не то что мы, тюфяки несчастные: ни шагу ступить, ни слова сказать по-человечески не умеем.

Юрка смело прошелся вдоль завалинки, переборчиво оглядел всех наших «подлетышей» и остановился напротив Кучерявки. Та смущенно спрятала босые ноги и опустила голову.

— Прошу, мадемуазель! — с поклоном сказал Юрка.