Владимир Степаненко - Компасу надо верить

— У тебя дядя добрый, — сказала Настя, перекусывая травинку.

— Не знаю.

— Каждого человека по глазам можно узнать. — Настя вздохнула. — Глаза никогда не обманывают. Посмотришь — и ясно… Он добрый… Я сразу узнала.

Настя замолчала.

— Не буду сегодня снимать перемет, — сказал я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

— Твое дело… Думаю я: попадет мне от отца или не попадет?

— А что, бывает?

— Как найдет. Злой он. А знаешь, Алеша мне понравился, — вдруг сказала Настя. — Он хороший, простой.

— Посмотрела бы ты, как он водит ЯАЗ. Красотища! Я вспомнил страшную дорогу из карьера, когда самосвал вдруг забуксовал у самого обрыва на грязной бетонке.

— Папа его хвалил. Юра, а твой дядя нашел себе работу?

— Нет еще… Не могу я его понять. Предлагали ему разные работы. Даже начальником ОРСа назначали. Не согласился.

— Взрослых не поймешь! — со вздохом тихо сказала Настя. — Взять хотя бы моего отца. Работал на Туркменском канале. Зарабатывал хорошо. На Доске почета фотография висела. Уехал. А до этого мы в Каховке жили. — Настя отвернулась и махнула рукой. — Где мы только не были! Железную дорогу строили. В вагончиках жили. Все ездим и ездим из конца в конец.

— Наверное, отцу работы не нравятся?

Настя промолчала.

Скоро мы попрощались, и Настя ушла к себе. Вяткины сняли комнату у Кузнечихи, так у нас в деревне зовут бабку Матрену. Хатка у бабки Матрены маленькая, в два окна, крыта соломой.

Я вскарабкался на бугор и оказался на дороге. Асфальтированная дорога маслянисто блестела, накатанная автомобилями. «Если пройдут подряд два МАЗа, — загадал я, — все обойдется дома благополучно!»

Время было позднее, и мне долго пришлось ждать машину. Первым показался голубой автобус. Он вез рабочих дневной смены из карьера в поселок. Я не стал его считать. Потом неожиданно вынырнула полуторка. Шофер остановился.

— В карьер? Садись!

— Спасибо.

Я уже потерял всякую надежду дождаться машину, когда неожиданно услышал тяжелое гудение дизеля. С зажженными фарами из-за поворота вырвался МАЗ. Покрышки были в красной глине.

«На втором горизонте работает», — решил я. Представил карьер. Лестницы горизонта. У каждой свой цвет. Золотой, красный и белый. Кореш Алешки в черной мичманке и Афанасий Иванович давно уже сменились и отдыхают дома, а экскаваторы работают. Так же, как и днем. Самосвалы несутся через степь к своим отвалам.

Я присел на край кювета. Листья травы серые, забиты пылью, порваны ошметками грязи.

Стал думать о Насте. Девчонка, а как себя повела! Не испугалась Колобка! Заяц бы струсил. Совсем не похожа она на наших девчонок. Рыбу ловить умеет. Зря я ее сравнивал с трепачом Баскетом. Наверное, она и о Туркмении рассказывала правду. Зачем ей врать? «Есть рыба, которую ловил и Том Сойер с Гекльберри Финном, — скаферинх, предсказывает погоду. Строители на канале живут в ватных домиках».

Впереди на выбоине загремела машина. Она летела на большой скорости. «Опять не МАЗ», — подумал я разочарованно.

Из-за поворота показался трехосный ЯАЗ. Вот тебе и загадал! Не избежать дома проработки!

Заскрипели тормоза, из кабины выглянул улыбающийся Алешка Звездин.

— Юрка, как дела? А в школу я зайду, некогда всё.

Я быстро рассказал Алешке, что у нас произошло в школе. Алешка слушал внимательно и не перебивал. Достал папироску, но так и не закурил.

— Директор приказал завтра в школу тащить родителей!

— Ну да? — Алешка в пальцах разломал надоевшую папиросу. — А ну дай дневник.

Алешка достал из кармана пиджака автоматическую ручку и быстро принялся что-то писать в моем дневнике. Я привстал на носках и прочитал: «Буду в школе. Алексей Звездин».

Алешка махнул мне рукой.

— Не дрейфь! Понял?

Дяди нет дома. Я пошел гулять. Не знаю, как очутился у дома Н. Ходил долго под окнами. Неужели Н. не могла выйти?

Ура! Ура! Ура! Сделаю себе непромокаемую одежду! Вычитал в календаре: водонепроницаемая ткань. Нужно влить сорок граммов расплавленного парафина в горячую воду, где уже растворено сто шестьдесят граммов хозяйственного мыла. Ткань опускают в эмульсию, нагретую до семидесяти градусов, держат полчаса, а затем отжимают и опускают минут на сорок в раствор ста граммов алюминиевых квасцов. Все. Если опущу рубаху — будет водоотталкивающая, брюки — тоже водоотталкивающие. Ура! Ура!

Пишу прямо как вбежал в комнату, прямо в пальто. Заяц рассказал страшную вещь. Видел Н. с Баскетом около кино. Он не мог обознаться. Эх, Н., Н! Я чуть не открылся Зайцу. Доверяю все дневнику. Буду теперь записывать день за днем без пропусков. Должна быть у меня сила воли.

Проходил мимо книжного магазина. Остановила женщина. Работает продавцом. Я покупал у нее учебники и тетради. Сказала, чтобы я передал дяде, что получили учебник для экскаваторщиков. Уже все знают, что дядя хочет быть экскаваторщиком.

Дядя изменник. Я бы не бросил летать! Пусть высокое давление. Я бы обманул всех врачей и летал! Я буду летчиком! А потом буду учиться на космонавта!

Здравствуй, спутник! Ты снова совершил 15 оборотов вокруг шарика. Не устал? Не закружился?

Дядя Макарий включил радиоприемник и распахнул окно. Зеленый глазок ярко вспыхнул и уставился на меня. Я попробовал завернуться в одеяло, но дядя принялся щекотать.

В окнах хат, стоящих за дорогой, играло солнце. День обещал быть хорошим. Один случайный взгляд на папину полевую сумку, и настроение сразу испортилось. Какое дело мне до солнца, до голубого неба!

Дядя Макарий снял майку, готовясь делать зарядку.

— С добрым утром, товарищи! Приготовиться к ходьбе, — бодро командовал диктор. — Вздохнули… Шагом марш! Раз, два, три, четыре! Дышите носом, глубже!

Дядя топал по комнате, размахивал руками, приседал на корточки. Я стоял за его спиной и через силу делал ненавистные мне упражнения.

— Юра, не свисти!

— Я дышу носом…

До приезда дяди Макария я никогда так рано не вставал. Обходился без всякой физкультурной зарядки. И ничего не случалось. Никто из ребят не скажет, что я трус или у меня в кулаках нет силы. Мне не надо тренировать руки и тискать резиновый мячик, как это делает Федя Зайцев. Длиннорукий Баскет и тот боится меня!

После зарядки мы вышли во двор и принялись обливаться у колодца холодной водой.

Дядя Макарий долго растирался мохнатым полотенцем, пока у него не покраснела кожа на руках и на груди.

Надевая ботинки, я увидел, что оторванная подметка пришита дратвой. Это дядина работа. Но я напрасно ждал, что он напомнит мне об этом, а потом своим глуховатым голосом прочтет лекцию о бережливости.