Галина Карпенко - Тимошкина марсельеза

Сколько за день они обойдут дворов! Где заработают, а где споют даром.

Старик шарманщик плохо видит — он часто оступается. Шарманка на его спине вздрагивает и гудит своим медным нутром.

— Ах, боже ты мой! — ворчит шарманщик. — Что же это за наказание! Что за погода… Ты здесь? — спрашивает он.

— Здесь, — отвечает Тимошка.

За пазухой у Тимошки попугай. Прижимая его покрепче, Тимошка прыгает через снежные лужи. Дырявые полусапожки у него давно промокли. Тимошке с утра хочется есть. «Скорее бы дойти до трактира, — думает он. — Может быть, сегодня дед возьмёт щей…»

— Господи, пусть он возьмёт щей, — молится Тимошка.

Дед идёт, шаркая подошвами, и Тимошке приходится замедлять шаг, чтобы не перегнать старика.

— Возьми щей, возьми щей, — повторяет Тимошка шёпотом, глядя на сутулую дедову спину.

В трактирах теперь почти не кормят. А если что и подают, то дед не берёт.

— Я не Ротшильд, — говорит он. — Принесите нам кипятку.

— Возьми щей, — упорно шепчет Тимошка.

Ледяной ветер старается помешать шарманщикам перейти дорогу. Дед придерживает свою шляпу обеими руками.

— Ты здесь? — спрашивает он, не оглядываясь.

— Здесь, — отвечает Тимошка, не попадая зуб на зуб.

Но вот наконец они спускаются по крутым ступеням.

Дед толкает дверь, и навстречу шарманщикам густым тёплым паром дышит трактир.

В трактире людно и шумно. По старой привычке сюда к вечеру забегают мастеровые, студенты, холостые чиновники — съесть чего-нибудь горячего, узнать новости.

Половые таких постоянных посетителей знают в лицо. Не спрашивая: «Чего изволите?» — подают кому щей, кому чаю с крутой заваркой.

Всё, что за день произошло в городе, обсуждается в трактире на все лады.

Только в дальних углах трактира, где потемнее, молча сидят приезжие мешочники. Заказав пару чая, они чаёвничают до рассвета, чтобы с утра пораньше попасть со своими мешками на толкучку, сбыть с рук привезённое.

Позже всех в трактире появляются извозчики.

В Питере самому прокормиться трудно, не то что прокормить лошадь. А извозчики ещё держатся.

— Пуд овса тысяча керенок, — жалуются они друг другу. И, развязав кушаки, пьют чай до седьмого пота.

Прислонив шарманку в уголок, дед сел за стол. К нему подошёл половой. Он принёс на подносе чайник и два стакана на блюдцах.

— Садись, — сказал дед.

Тимошка сел на краешек табурета и обнял свой стакан озябшими руками. Он понял, что щей нынче не будет.

— Грейся! — сказал дед. — Грейся!

Обжигаясь, Тимошка стал пить. Дед брал щепоткой соль и запивал её кипятком. Было похоже, что он пьёт чай с сахаром.

Тимоша тоже взял соли.

За соседним столом сидели мужики. Они пили чай с хлебом. Тимошка поглядывал на чёрные ломти, которые мужики отрезали от краюхи, и, глотая кипяток, думал: «Дали бы ломоть».

Зажмурив глаза, он вдруг ясно увидел мягкий ломоть у себя на ладони. Холодный пот выступил у Тимошки на лбу, его мутило, и он распахнул свою одёжку.

Больно клюнув Тимошку в плечо, попугай Ахилл решил выглянуть на свет. Мужики с удивлением смотрели, как по узорчатой клеёнке, осторожно ступая корявыми лапками, расхаживает диковинная птица.

— На-кось, — сказал один из них, — покроши! — и протянул Тимошке большую чёрную корку.

— Возьми, — сказал дед.

Тимоша взял.

— А он будет жрать? — спросил мужик, кивнув на Ахилла.

— Будет, будет, — поспешно ответил Тимоша и стал сыпать перед попугаем чёрные крошки.

— Не жалей, — сказал ему мужик. — Пущай клюёт! Небось заморский?

Дед поглядел на мужика и ответил грустно:

— Он из Вест-Индии.

— А-а-а, — протянул мужик. — Из Вест…

С других столиков тоже увидали попугая. И надежда съесть чёрную корку самому у Тимошки исчезла. Глотая голодную слюну, он подвигал линялому Ахиллу крошку за крошкой, и тот давился, удивляясь Тимошкиной щедрости.

Мужики допили чай, утёрлись шапками и спрятали свою краюху в мешок. Тимоша поднёс к губам мокрую пустую ладонь и слизнул с неё хлебный дух.

Сытый попугай, прислонившись к тёплому чайнику, опустил веки. А Тимошка от усталости и голода будто закружился на карусели. Перед ним замелькали столы, чайники, столы, чайники…

Шум голосов, чей-то крик слились в густой и вязкий звук: «У! У! У!» Всё, что было рядом, вдруг куда-то отодвинулось и исчезло. «У! У! У! — гудело у Тимошки в ушах. — Ууу…» Когда Тимошка открыл глаза, над ним стояли дед и матрос. Тот самый матрос, который заступился за музыку.

— Что, браток, — спросил он Тимошку, — сомлел?

Преодолевая тяжесть в руках и ногах, Тимошка с его помощью взобрался на табурет.

— Держись, герой! — сказал матрос. — А то опять свалишься. — И, оглядев сидящих в трактире, крикнул: — Именем революционного закона, по постановлению Совета Народных Комиссаров, хлебные излишки изымаются безвозмездно! Понятно?

В трактире наступила тишина. Кто-то, звякнув блюдечком, спросил осторожно:

— Что же, обыск будет?..

— Прошу приготовить документы! — сказал матрос.

В дверях трактира, заслонив штыками выход, стоял вооружённый патруль.

— Где квартируете? — спросил матрос у шарманщика, перелистывая его потрёпанный паспорт.

— За Нарвской, дом три.

— Как же он пеший дойдёт? — Матрос кивнул на Тимошку.

Тимошка, бледный до синевы, держался за стол.

— А что делать, господин матрос? Нам, господин матрос, фаэтона не подадут, — усмехнулся старик.

— Репкин! Репкин моя фамилия! — И, нахмурившись, матрос спросил у Тимошки: — Ну как? Дойдёшь, сынок?

Тимошка молчал. Ему было всё равно, дойдёт он нынче до заставы или нет. Ноги у него дрожали, а в голове продолжало шуметь.

— Это невежливо, Тимофей. Господин Репкин тебя спрашивает.

Дед смотрел на Тимошку с укоризной, а матрос, тот не обиделся.

— Не робей, Тимофей, не сдавайся!

Махнув рабочему, который стоял в дверях, Репкин распорядился:

— Савельев, выпусти музыкантов!

Шарманщики поднялись по ступеням.

— Проходи, проходи… А вы обождите, — сказал патрульный мужикам с мешками, которые дали корку Ахиллу.

И дед с Тимошкой вышли на улицу.

Тихо, не слышно выстрелов, а в городе война. «Враги революции хотят задушить нас голодом! Спекулянтов хлебом расстреливать!» — гласит расклеенный на стенах домов приказ правительства.

На улицах, на вокзалах — вооружённые патрули. Они останавливают подозрительных.

— Что у вас в узле, гражданин? Следуйте за нами в комендатуру.