Галина Карпенко - Тимошкина марсельеза

— Мы были в цирке на ёлке, я его сразу узнала. А раньше он приходил к нам во двор с шарманкой. У него был попугай какаду.

— Был, — говорит Фрося тихо и смотрит на тяжёлую дверь, за которой решается Тимошкина судьба.

— Тимми — твой брат? — спрашивает Леночка. Ей хочется, чтобы Фрося сказала «да».

— Нет, — отвечает Фрося, — не брат.

Леночка теребит на платье оборочку: как трудно разговаривать с этой девочкой!

— Хочешь поглядеть? — Леночка спрыгивает с дивана и, подбежав к двери, заглядывает в замочную скважину. — Ничего не вижу, — говорит она шёпотом.

Разговор за дверью стих. Потом стукнула крышка рояля, и голос, похожий на Тимошкин, стал робко повторять незнакомые Фросе звуки.

— Батюшки, что это он? — удивилась Фрося.

— Это сольфеджио, — засмеялась Леночка. — Я не люблю сольфеджио! — И Леночка, будто передразнивая Тимошу, запела: — До-фа-ре! До-фа! Хочешь поглядеть?

— Сама гляди, — ответила Фрося.

Она всё ждала, что дверь распахнётся и седой профессор вышвырнет Тимошку за порог.

И вдруг Тимошка запел.

— «Марсельеза»! «Марсельеза»! — захлопала в ладоши Леночка и даже запрыгала. — Я тоже знаю «Марсельезу», только по-французски.

Фрося её не слушала. Не помня себя от радости, она оттолкнула Леночку и заглянула в замочную скважину.

Но увидеть ничего не увидела.

А Тимошка продолжал петь всё громче и увереннее.

— Хорошую выбрал песню! — хвалила его Фрося. — Молодец!

Тимошка замолчал, но музыка продолжала играть.

— Неужто и Тимошка так выучится? Господи! — Фрося слушала затаив дыхание.

Но вот музыка смолкла, и дверь действительно распахнулась.

— Кто это здесь шушукается? — спросил Алексей Лаврентьевич.

— Это мы! — засмеялась Леночка. Она взяла оробевшую Фросю за руку и шагнула в кабинет. — Это мы шушукались. Мы всё, всё слыхали, — заявила она весело. — А «Марсельезу» надо петь по-французски! «Allons enfants de la patrie!..»

И Леночка, повторяя непонятные Фросе слова, запрыгала по мягкому ковру.

Фрося остановилась у порога.

— Всё хорошо! Всё хорошо, Фросенька! — кивал ей Александр Иванович.

Всё хорошо! А Тимошка почему не радуется? Стоит у открытого рояля, никого не замечая.

В кабинет торжественно вошла Евдокия Фроловна. В руках у неё начищенный серебряный поднос, салфетка, как и прежде, накрахмаленная. Только вместо сахара серые таблеточки сахарина и колючие сухари вместо печенья. Да и чай не настоящий. Где его возьмёшь, настоящий?

— Прошу, — сказал Алексей Лаврентьевич. — Прошу к столу.

Фрося выпила свою чашку и перевернула её кверху донышком. Леночка тоже опрокинула свою чашку и торжествующе поглядела на всех.

— Напились, — сказала она так же, как Фрося.

— А что же ты не пьёшь? — спросил Гнедин Тимошу, который молча сидел за столом и к чаю даже не притронулся. — Может быть, он лентяй? — шутя обратился Гнедин к Александру Ивановичу.

— Что вы! — Клоун Шура, волнуясь, стал рассказывать профессору, как Тимми слушал оркестр. — Польди его за это наказывал, а он всё-таки не пропускал репетиций. А теперь, теперь он будет стараться!

— Увидим, увидим! — Гнедин поглядел на Тимошку с доброй улыбкой. — Тебе придётся очень много работать. Очень много.

— Сыграй, профессор, — попросил, осмелев, Тимошка.

В кабинете Гнедина звучит музыка. Слушает её Тимошка. И видится ему своё: они во дворце с Репкиным глядят на плакат, на котором нарисована белая гидра. Гидра шипит, раскрывает все пасти, взвивается на сильном хвосте. А Репкин с размаху рубит ей головы.

Звучат победные трубы в музыке. На быстрых конях мчатся Репкин с Тимошкой.

«Не отставай, браток!» — кричит Репкин, размахивая острой шашкой…

— Благодари, Тимми! Поклонись, — шепчет в наступившей тишине клоун Шура.

А Тимошка стоит, не кланяется. Для него ещё гремит гром, не смолкла музыка.

— Я играл Бетховена, — говорит Гнедин.

Александр Иванович, Фрося и Тимоша возвращались от Гнедина уже поздно. Пора бы в городе гореть фонарям, но фонари не горят. Даже в царском дворце нет света.

— Я ночевал здесь, — сказал Тимошка, взглянув на чёрные дворцовые окна. — Мог бы и жить остаться.

«Пускай хвастает, — смолчала Фрося, — не жалко».

— С вечера за хлебом становятся, — вздохнула она, когда они поравнялись с очередью около булочной.

Ветер стучал над входом в булочную жестяным кренделем. Мимо промчался тёмный трамвай, груженный дровами. Далеко гудел заводской гудок.

— Наша, — громко сказал Тимошка.

— Ты о чём, Тимми? — переспросил его Александр Иванович.

— Песня «Марсельеза» — наша, — ответил Тимошка. И прокатился по ледяной дорожке.

— Сторонись! — закричала Фрося и тоже покатилась вслед за Тимошкой.

Навстречу им шагал вооружённый патруль. Впереди за командира у патрульных — матрос. Бушлат застёгнут на все пуговицы. На голове лихая бескозырочка.

Ать-два, левой!

Ать-два, левой!

Всё ли спокойно в Питере?