Галина Карпенко - Тимошкина марсельеза

— Слыхали, что они, красные, придумали? — рассказывал односельчанам Криночка. — Хлеб отбирают! А они его сеяли? Шкуру с них, проклятых, содрать бы заживо!

По ночам Криночки копали в огороде ямы, прятали зерно. Копали поглубже, чтобы не нашли красные, да и белым пусть на глаза не попадается.

На дорогах стало неспокойно, и храбрый Криночка давно не ездил в город, ничего не менял.

Тётка Параська потихоньку от него выкидывала тухлые яйца, скармливала поросятам прокисшую сметану.

— Пропадает добро, — вздыхала она.

Дни, как на грех, стояли уже жаркие. В огороде жухла огуречная ботва, капуста опускала вялые листья. В такую жару не натаскаешься в огород воды.

Уже под вечер, когда солнце, накалив за день землю, стало катиться за дальние бахчи, Фрося спустилась к реке. Разогнав ведром длинноногих водомерок, она зачерпнула воды и стала подниматься по тропке.

Фрося осторожно несла ведро двумя руками, чтобы не расплескать. Параська то и дело ругалась:

— Опять, дурная, дорогу поливала? И в кого ты уродилась, такая нескладная?

Фрося поставила ведро между гряд.

Тётки Параси на огороде не было.

— Скорее! — закричал Фросе соседский парень, пробегая мимо плетня. — Айда! Скорее!

Мягкую тишину вечера вдруг нарушили выстрелы. Стреляли за оврагом, в степи. Потом выстрелы стали ближе, и по селу промчались всадники.

— Мундир-то наденешь? — спросила Параська мужа.

— Убери, убери! Дура! — гаркнул на неё Криночка.

Опередив белых, в село вошли красные.

В степи пахнет полынью. Полынь растёт у самой дороги. По дороге растянулся обоз.

поёт возница дед Опанас.

На телеге, свесив босые ноги, сидит девочка. Она плетёт из синей повилики жгутик. Это Фрося — она едет в обозе за красным войском. Уже далеко позади село, где стоит нарядная хата Криночек.

— Цоб-цобе! — покрикивает на вола дед Опанас.

Буланый вол шевелит ушами, но шагу не прибавляет. Рядом с телегой шагает матрос Репкин.

— Обоз? — говорит дед Опанас матросу. — Обоз есть основание армии. Оружие кто везёт? Мы. Провиант кто везёт? Мы.

— Вы, — соглашается матрос.

Расстегнув бушлат, Репкин вдыхает степные запахи.

— Хорошо, дочка? — спрашивает он.

— Хорошо! — отвечает Фрося. Она протягивает Репкину синий жгутик, и тот прилаживает его на бескозырку.

— Мерси большое!

затягивает опять Опанас.

— Ехали бы прямо до Питера, — смеётся Фрося. — До какой кумы?

В тот вечер, когда в село вошли красные, Репкин появился в хате у Криночек.

— Ключи! Где ключи? — грозно спросил он у хозяина.

— Какие ключи? — Криночка непослушными пальцами расстегнул ворот, рванул нательный крест. — Нету у меня ключей. Обыскивай!

— И обыщем!

Искать долго не пришлось. Из-за печки вышла бледная девочка. В руках у неё был тяжёлый ключ от амбара.

— Змеюка! — кинулась к ней Параська. — Убью!..

— Дяденька! — сказала Фрося. — Дяденька, за ради бога! — Губы у неё тряслись. — Дяденька, я не здешняя! Я из Питера.

— Наша, питерская? — удивился Репкин. — Как же ты сюда попала?

А Фрося всё протягивала ему ключ, который Параська повесила ей на шею за пазуху.

— Дяденька, возьмите меня с собой!

Расспрашивать было некогда. Взяв Фросю за руку, Репкин сошёл с нею с крыльца.

Теперь у Репкина забота: как бы её переправить подальше от тех мест, где идёт война?

Когда Фрося рассказала Репкину, как она попала в село, и назвала свой питерский адрес, Репкин задумался.

— Там где-то шарманщики жили. Не слыхала?

— Это у нас, — сказала Фрося. — А вы про них откуда знаете?

И Репкину пришлось рассказать ей про Тимошку, как они встретились.

— Теперь небось в Америке. Всемирный артист! Покатил за границу! Пропадёт он там, паршивец, не за понюх табаку!

Фрося постеснялась спросить Репкина подробнее, куда покатил Тимошка. И почему он там пропадёт? А заступиться — заступилась:

— Сами говорите — не по своей воле поехал…

— Что правда, то правда, — согласился Репкин.

Репкин часто наведывается в обоз — проведать свою питерскую.

— Ну как, дочка, дела?

Фрося не жалуется. Только спрашивает: «Далеко ли ещё до Питера?»

Вот и сегодня тоже спросила.

— Не знаю, дочка, как получится, — честно ответил Репкин. — Вот до станции доберёмся, там увидим.

— А до станции сколько?

— До станции недалече. Только бы гроза нас не застала.

В небе появилось облако. Потемнев, оно превратилось в тучу.

Обозники стали укрывать мешки на телегах.

Красный отряд выгреб хлеб из амбаров и ям не только у Криночек, но и у других богатеев. В ямах хлеб даже пророс. Ни себе, ни людям — гноили. Теперь обозники везли хлеб на станцию.

— Грозы не боишься? — спрашивает Репкин Фросю.

— Боюсь, — сознаётся она. — Только не очень.

Репкин устраивает на телеге шалашик, накрывает его брезентом. Заботливо поправляет в телеге сено.

— Сиди, дочка, здесь тебя никакой дождь не промочит! — И кричит сердито: — Поторапливайся! Шевелись!

Обозники подтягивают подпруги, смазывают колёса дёгтем.

— До Выселок доберёмся, а там придётся заночевать, — ворчит Опанас.

Фросе видно из своего шалашика, как, придерживая на боку оружие, Репкин бежит по обочине и кого-то ругает:

— Заснул, чёрт мохнатый!

Тарахтя колёсами, спешит по дороге обоз, а чёрную тучу, которая закрыла всё небо, прочертила молния.

Обоз, не останавливаясь в Выселках, повернул к станции.

Вдалеке послышался паровозный гудок.

— Не отставай! Не отставай, товарищи! — слышит Фрося.

А по шалашику уже барабанит дождь.

Нет-нет да прорежет небо молния, прогремит гром.

— Ещё далеко гремит, — говорит стрелочник.

Он наклоняется над рельсом и, приникнув к нему, слушает: может, стучит за далёким поворотом поезд? Три дня не было ни одного.

Старик, как всегда на дежурстве, в полном своём вооружении: фонарь у него заправлен, за поясом флажки, за спиной медный рожок. Тридцать лет и в стужу и в жару он встречает поезда, которые подходят к их станции Хуторки. Раньше они ходили по расписанию. А теперь нет никакого порядка, перевернулся белый свет.

Гром стал греметь ближе, но дождь не пошёл. Туча прошла стороной, не уронив на землю ни одной капли.