Галина Карпенко - Тимошкина марсельеза

— Сожгли, — сказала Лидочка. — Разобрали на дрова. Погоди! — Лидочка подошла к комоду, выдвинула ящик и подала Тимошке бубен. — Твой? Бери!

Это был старый бубен, с которым Тимошка, когда ещё был жив дед, ходил по дворам и пел песни.

— Бери! — повторила Лидочка.

Она не сказала: «Бери и уходи», но Тимошка понял, что Лидочка не попросит его остаться в доме, где по-прежнему на счету каждый кусок.

И Гриша, отвернувшись, молчит.

— Я пойду, — сказал Тимошка, когда Лидочка собрала со стола чашки с остывшим чаем. — Пойду навещу Александра Ивановича.

Фрося тоже встала. Она вышла с Тимошкой на крыльцо.

— Гриша-то женился, — сказала Фрося.

Тимошка молчал.

— Гриша-то, видал, без ноги? — продолжала Фрося, кутаясь в платок. На крыльце было ветрено. — А папаня не вернулся, воюет ещё. — Фрося вздохнула и стала заплетать на платке бахрому.

Тимошке было её жалко. Теперь в доме Тарасовых, где по-прежнему чисто и вымыто, Фрося уже не будет самая любимая. И Тимошка ей пообещал:

— Я приду!

Он спрыгнул с крыльца. Фрося проводила его до калитки и вернулась в родной дом.

Через несколько дней Лидочка ушла на дежурство в госпиталь. Гриши тоже не было дома. Фрося сидела у окна, чинила своё старое платьице.

В дверь постучала соседка:

— Одна сидишь?

Подперев рукой щёку, соседка остановилась у порога.

— Сирота ты теперь, — запричитала она, оглядываясь. — Как теперь будешь жить?

— Ничего, прокормимся, — ответила Фрося и замолчала.

— Гришкина жена, будет она тебя жалеть, как же!.. — Соседка села на табурет и сморкнулась в фартук. — Пелагея Егоровна, покойница, встала бы, поглядела!..

— Что она вам сделала? — спросила Фрося.

— Кто?

— Гришина жена хорошая! Вы не смеете! — кричала Фрося. — Она его вы́ходила, раненного!

— Скажи пожалуйста, да мне на вас всех тьфу!.. — Плюнув, соседка хлопнула дверью и уже на крыльце высказала свою досаду: — Все вы, Тарасовы, настойчивые, гордые, креста на вас нету. Большевики проклятые!

— Где же ты пропадал? — выговаривала сухонькая старушка, открывая дверь. — Плох, очень плох наш Александр Иванович.

Александр Иванович лежал на высоких подушках. Увидав Тимошу, он молча кивнул.

Тимоша подошёл к постели. Александр Иванович был бледен, глаза у него запали.

— Ты не уходи, — прошептал он, с трудом переводя дыхание.

Закрыв глаза, клоун Шура нащупал своей холодной рукой Тимошкину руку и не отпускал её до тех пор, пока нестерпимая боль продолжала сжимать его сердце.

Но вот он вздохнул глубоко, всей грудью, и, не открывая глаз, произнёс внятно:

— Алле! Теперь можно опять на манеж! — И даже попытался улыбнуться.

Тимошка уткнулся лицом в его тяжёлую влажную ладонь.

— Что ты, Тимми? Тимми! — утешал его слабым голосом клоун Шура.

Клоун Шура хворал долго. Тимошка помогал его выхаживать.

— Что бы я без тебя делала? — говорила Аграфена Васильевна, хозяйка квартиры.

Тимошка приносил воду, стоял в очередях за хлебом. А когда рядом ломали дом, даже приволок бревно.

— Еле-еле дотащил. Теперь надолго с топкой, — сказал он, отряхиваясь от трухи. — Сухое бревно, дом старый.

— Тащи ты его на кухню, пожалуйста, — попросил Александр Иванович.

— Замечательное бревно! — похвалила Тимошку хозяйка.

И они стали его пилить. Пила их не слушалась. Тимошка дёргал пилу к себе, а старушка выпускала её из рук.

Пришлось позвать дворника, и он расколол бревно на мелкие чурки один.

Вечерами Тимошка топил печку, и, если Александру Ивановичу становилось полегче, Тимошка играл ему на гармошке или слушал его рассказы — разные случаи из его долгой жизни.

— Тимми! Я тебе не надоел? — спрашивал его Шура.

Тимошка обижался. Зачем спрашивает?

Навещать Александра Ивановича приходил из цирка Захаров.

Он являлся непременно с гостинцем. То пшена принесёт, то картошки мороженой. Один раз притащил жёлтого тощего петуха.

— Можно сварить куриный бульон, — сказал Захаров. — Бульон для Александра Ивановича — самая лучшая пища!

Аграфена Васильевна по этому случаю надела нарядный фартук и, опустив петуха в кастрюлю, поставила варить. Петух варился очень долго. Аграфена Васильевна даже заплакала.

— Разве это бульон? Вода и вода.

Только месяца через два Александр Иванович стал поправляться. Комендант Захаров надеялся, что скоро клоун Шура появится в цирке.

— Без вас программа не та. Кричат: «Рыжего!» А Рыжего нет.

Но доктор, который лечил Шуру, отвечал с сомнением: «Не знаю. Подождём. Увидим!»

— Ты начнёшь работать, а я? Возьми меня в номер, — просил Тимошка. — Фомы теперь у тебя нет. (На стене рядом с фотографией лохматого артиста висел его серебряный ошейник.) Ты не думай: я чего хочешь буду исполнять, — обещал Тимошка. Встав в позу, он объявил: — Клоун Шура и Тимофей. Здорово получится! Возьми!..

— Я написал письмо, Тимми. Оно очень важное, — сказал Александр Иванович. — Будь другом, сходи на почтамт и отправь. Только не оброни дорогой.

Тимошка выполнил поручение. Он опустил на почтамте письмо в ящик, на котором было написано: «Заказная корреспонденция».

В письме на имя Анатолия Васильевича Луначарского клоун Шура писал о Тимошке:

«Уважаемый Анатолий Васильевич! Обращаюсь к вам с покорнейшей просьбой. Я прошу помочь определить в учение способного к музыке мальчика. Он работал в цирке с акробатом Польди, который уехал за границу. Сейчас Тимоша — так зовут моего подопечного — живёт у меня. А я хвораю. Мало ли что может случиться? Надежда на старое сердце — неверная».

Ответ не заставил себя ждать.

Раскрасневшаяся на первом морозе Танечка вынула из муфты письмо и вручила его Александру Ивановичу:

— Из Москвы, от Анатолия Васильевича!

«Уважаемый Александр Иванович! Получил ваше письмо и спешу ответить, — писал Луначарский. — Ваша просьба очень кстати. Представьте себе, я уже знаю об этом мальчике. Мне рассказывал о нём товарищ Репкин (он сейчас на фронте). Непременно окажу всяческое содействие и похлопочу. Всегда счастлив, когда встречаешь талант… Сегодня же напишу письмо в консерваторию…»

— Скажите, — спросил Танечку Александр Иванович, — вот Анатолий Васильевич пишет, что с подобной же просьбой к нему обращался Репкин. Есть от него, от Репкина, какие-либо известия?

— Давно уже ничего нет, — ответила Танечка.

— Я положительно в него влюблён, в этого Репкина, — признался Александр Иванович. — А надо вам сказать, когда мы первый раз с ним встретились, мы друг другу не понравились.