Александр Власов - О вас, ребята

— Да слышу я! — недовольно отозвался Васька, продолжая думать о своем.

— Слышишь, а не видишь! Разуй глаза!

И Васька увидел. По гранитной дорожке вдоль решетки канала прогуливался рослый широкоплечий человек в простеньком опрятном костюме. Шел он медленно и с каким-то пристальным вниманием изредка поглядывал на окна домов.

— Чего он там увидел? — тихо спросил Костя. — Уже второй раз идет… Туда прошел, теперь — обратно. И все на окна глазеет. На ихние.

Человек сделал несколько шагов и опять посмотрел на окна. Все стекла поблескивали на солнце, и только в трех окнах квартиры Эдуарда они были мутные от пыли. Мужчина остановился, оглядел набережную, взглянул и на мальчишек.

Костя точно ждал этого взгляда. Он подцепил носком ботинка пустую консервную банку и подтолкнул ее к Ваське. Тот мигом сообразил и включился в игру. Под громкий перестук банки, прыгавшей по булыжной мостовой, человек решительно пересек набережную и вошел в парадную.

— Катай один! — приказал Костя и прокрался туда же.

Шаги незнакомого человека замерли на площадке второго этажа. Костя мог бы поклясться, что мужчина не дотрагивался до ручки звонка. Когда ее оттягивали и отпускали, раздавался щелчок. Сейчас никакого щелчка не было.

Что-то звякнуло, будто незнакомец вытащил из кармана связку ключей. Дверь скрипнула, открываясь. Скрипнула и второй раз, когда ее закрыли. И все умолкло.

Костя вышел на улицу. Васька все катал банку по булыжникам.

— Кончай! — хмуро сказал Костя и, взмахнув кулаком, воскликнул: — Мне бы туда заглянуть!.. Хоть бы одним глазком.

Эдуард мокрой тряпкой протирал стеклянные стенки аквариума. Он не услышал, а почувствовал, что в комнате присутствует еще кто-то. Он посмотрел назад. В дверях стоял человек.

— Ой! — вырвалось у Эдуарда, и вдруг он улыбнулся. — Виталий Борисович? Как же вы… вошли?

Мужчина неодобрительно покачал головой.

— Эдик, Эдик!.. Дверь закрывать нужно.

— Я закрыл… за папой!

— Плохо закрыл! Плохо!.. Ну, здравствуй, дорогой! — Мужчина протянул обе руки. — Вернулись? Давно ли?

— Только что… Три дня назад.

— То-то я смотрю — окна грязные. — Мужчина внимательно оглядел комнату.

— Садитесь, Виталий Борисович! Я сейчас чай согрею.

— Посижу, спасибо! А чаю не нужно. Я уже пил… Рассказывай, папа как, мама?

Лицо у мальчишки осунулось, побледнело.

— Маму похоронили… Тиф.

Виталий Борисович вскочил со стула, постоял, склонив голову.

— Папа спать перестал… Виноватым себя считает из-за того, что не медик. Чуть работы свои не сжег.

— Это напрасно.

— А я его понимаю. Победить тиф — это важнее, чем сто плотин построить!

— Так, Эдик, можно думать только сгоряча. Пройдет год, другой — и папа снова возьмется за любимое дело, — мужчина кивнул на аквариум.

Эдуард печально улыбнулся.

— Он уже взялся. Приехали к нему сегодня… Обрадовался! Рукописи сложил в чемодан и говорит: «К вашим услугам, товарищи. Едемте!»

— И куда же?

— На реку Волхов. Туда направляют комиссию. Будут строить электростанцию.

— Ты один, бедняжка?

— Да… Папа мне обе продовольственные карточки оставил. Вот я и хозяйничаю.

Эдуард разговорился. Он был рад приходу Виталия Борисовича, о котором отец всегда говорил с большим уважением. Да и самому Эдуарду нравился этот высокий сильный человек.

До революции Виталий Борисович инспектировал музеи и считался большим знатоком всяких редкостей. А сейчас… Он не скрыл от Эдуарда, что сейчас остался не у дел. Почему? Очень просто — время такое. Трудное время. Не до изящных искусств. Его знания не в ходу. Другое дело — папа Эдуарда. Вот что сейчас нужно! Нужно все, что помогает создавать материальные ценности. Всякие там Рафаэли подождут. Они ведь ни накормить, ни обуть не могут.

Эдуарду стало жалко Виталия Борисовича. Почему-то припомнился недавний случай с сестрорецким рублем, которым Васька разгибал гвозди. Выслушав эту историю, Виталий Борисович сокрушенно вздохнул. Это именно то, о чем он говорил. А бывает и хуже: калечат не вещи, а людей — заставляют их делать то, что они не могут. Так было однажды и с Виталием Борисовичем. Шел он с двумя художниками по улице, а навстречу — патруль. Попросили документы и объявили: поедете рыть окопы, на сборы — десять минут. Дали рваные фуфайки. А где хорошую одежду оставить? До своего дома далеко…

Виталий Борисович испытующе взглянул на Эдуарда, и мальчишка догадался:

— Вы у нас переодевались?

— У вас… Это поблизости было. Я предполагал, что вы в городе. Привел художников. Дом пустой — ни одного человека. Дверь вашей квартиры, как и сегодня, не заперта…

Эдуард засмеялся.

— А мы никак не могли понять, чьи это пальто!.. Почему же вы их не взяли, когда вернулись?

— Я только что вернулся из больницы. Ранило меня в живот на Пулковских высотах. Год провалялся в постели. А художники, надо думать, постеснялись без меня зайти в чужую квартиру.

Эдуард подвел Виталия Борисовича к шкафу, распахнул дверцу.

— Ваши пальто в целости и сохранности!.. Посмеется же папа, когда узнает, как это произошло!

— Действительно, смешное происшествие. Представляю, как вы удивились.

Они поговорили еще минут двадцать, и Виталий Борисович стал собираться домой. Условились, что пока Виталий Борисович возьмет только свое пальто, а за другими пришлет художников или сам зайдет в следующий раз.

— Которое ваше? — спросил Эдуард.

— Среднее.

Эдуард потянулся к вешалке, но Виталий Борисович опередил его.

— Спасибо, Эдик, я достану.

Он вынул пальто из шкафа и надел его. Оно было чуточку широковато.

— Похудел, — произнес Виталий Борисович, оглядывая себя в зеркало.

— Поправитесь, — сказал Эдуард и провел рукой по пальто, чтобы разгладить складку на спине. Под ладонью что-то мягко хрустнуло, как будто подкладка была из плотной бумаги.

Виталий Борисович поспешно повернулся лицом к Эдуарду.

— Плохо сидит?

— Складочка была.

— Разойдется. Жирку нагуляю немножко — и разойдется…

Когда Виталий Борисович попрощался и ушел, Эдуард почувствовал беспокойство. Что-то было не так. Но что? Он посмотрел на оставшиеся в шкафу пальто, потрогал за рукав, провел рукой по сукну и снова под ладонью ощутил шероховатость. Эдуард сдернул одно пальто с вешалки. Оно показалось ему довольно тяжелым. Мальчишка положил его на стол, ощупал… Между подкладкой и сукном вдоль всей спины был еще какой-то плотный слой. Волнуясь все больше и больше, Эдуард ножницами подрезал подкладку и просунул руку в дырку. Пальцы нащупали сухую шероховатую поверхность. Тогда он рванул подкладку. Открылся нижний обрез зашитого в пальто полотна. Кромка еще хранила следы крепления к раме. Выше начинался темно-коричневый фон, на котором отчетливо вырисовывалась босая нога. Она была как живая — с розово-матовой кожей, с бледно-голубыми прожилками, с напряженными пальцами, опиравшимися на коричневый ковер. Человек стоял на цыпочках. Но его не было видно. Из-под подкладки пальто высовывалась только эта мускулистая нога, нарисованная мастерски.