Борис Костюковский - Зовут его Валерка

— Дрябловатая вроде.

— Да что вы, Михаил Константинович, она в такое время вся такая. Где сейчас лучше возьмёшь? — убеждает его быстрым говорком худая женщина. Её Валерка видит впервые.

— Ну хорошо, хорошо, высыпай, — разрешает Казанцев.

Очередь доходит до маленького мужчины. У него смешное розовое лицо с вздёрнутым вверх, похожим на пуговицу носом.

— Принимайте, — балагурит он, — семена — первый сорт, самые лучшие со старухой отобрали, — Он неторопливо раскрывает мешок.

Казанцев опускает туда руку и сразу же выдёргивает с брезгливой гримасой: она измазана липкой грязью.

— Ты что привёз? — спрашивает он сердито.

— Семена, — отвечает маленький мужчина.

— Это над ними вы со старухой трудились?

— Над ними. А что, плохие? По-моему, в самый раз.

Казанцев опрокидывает мешок и высыпает в сторонке мокрую и гнилую картошку.

— Полюбуйтесь, товарищи, что привёз Хромешкин. Он даже её просушить не удосужился. Ведь здесь же одна слякоть.

— А если у меня ничего нет лучшего, где я возьму? — оправдывается Хромешкин. — Если хотите знать, она в самый раз для посадки, всё равно в земле сгниёт.

— Пусть он со своей старухой ест эту картошку!.. — возмущённо говорит дядя Витя. — Он всегда норовит на чужом горбу в рай въехать.

— Собирай свои семена, Николай, — сердито вмешивается дядя Саша, — и не позорься. Неладно у тебя всё получается. На собрании больше всех шумел, беспокоился, что тебя обделят урожаем, а сам с первых дней нечестно себя ведёшь.

— Да я и сам не хотел везти эти семена, вон она меня убедила, — показывает Хромешкин в сторону женщины, которая примостилась на обочине дороги.

— Брось, Коля, знаем мы твои фокусы, вечно она у тебя виновата, — обрывает его Казанцев.

— Ну хорошо, дайте мне взаймы — в городе рассчитаюсь, — стал просить Хромешкин.

— Эх, Коля, Коля, — покачал головой дядя Саша, — и когда ты станешь коллективным человеком?! Здесь же тебе не рынок. Если бы все поступили так — у кого бы ты стал занимать? Что будем делать с ним? — спросил дядя Саша.

— Пусть помогает сажать, семян на всех хватит, — сказал Казанцев, — а в цехе мы с ним ещё поговорим.

— Согласны, товарищи? — спросил дядя Саша.

— Да что уж там — не обедняем, только пусть в следующий раз не хитрит, а то быстро шею намылим.

Валерка представил себе Хромешкина с намыленной шеей и рассмеялся.

Наконец все семена были ссыпаны в кучу.

— Наш племяш замёрз? — спрашивает у Валерки тётя Наташа Ласунина, председатель женсовета.

— Нет, я мёрз раньше, а сейчас тепло.

— Пойдём со мной картошку сажать?

— Да что вы, Наталья Григорьевна, какой из него работник, умается же парень! — предостерегает её скороговоркой худая женщина.

— Раз приехал — пусть трудится, — настаивает тётя Наташа.

— И зачем только мальчонку тащили в такую рань? Намучается, бедняжечка… — сочувственно говорит женщина, которую называли старухой, а она совсем не старая.

— Ничего, — говорит тётя Наташа, — он ещё тебя работать научит. Правда ведь, наш племяш?

— Я не умею учить, — чистосердечно признается Валерка.

Нравится Валерке тётя Наташа. Нравится, что она тоже зовёт его «наш племяш». Она совсем молоденькая и говорит протяжно, нараспев.

— Валера, иди нам помогать, — зовёт тётя Лена.

— А можно, я с тётей Наташей буду?

— Как хочешь.

Валерка вопросительно смотрит на тётю Наташу.

— Пошли, пошли, — говорит она, — я без тебя как без рук. Значит, делай, как я тебя учила. По одной картошке.

Тётя Наташа втыкает лопату в землю и приподнимает вместе с землёй. Валерка быстро кладёт картошку в лунку, и тётя Наташа снова засыпает её

— Кто говорил, что у меня плохой помощник? — спрашивает тётя Наташи. — Да мы его в свою смену запишем и присвоим ему звание коммунистического племяша нашего цеха. Давай нажмём!

«Старуха», которая только что жалела Валерку, теперь тоже хвалит его:

— И вправду шустрый малец. Зря я, наверное, своего не взяло: пусть бы поработал на свежем воздухе.

Работают все с азартом и с шутками.

— Эй! Первая коммунистическая, отстаёте! — кричит кто-то.

— А мы работаем за качество.

— Кто это — первая коммунистическая? — спрашивает Валерка тётю Наташу.

— Первая смена, значит, — поясняет она, — они первые завоевали звание смены коммунистического труда. Вон они — все вместе там копают.

— А вы — коммунистическая? — спрашивает Валерка.

— Я — нет ещё, — смеётся тётя Наташа.

— А почему?

— Да есть у нас в смене один чудак, всё дело нам портил. Сейчас, кажется, стал исправляться. Может, к осени получим звание.

— Анянов, да? — спрашивает Валерка,

— Анянов. А ты откуда знаешь?

— Знаю, — говорит Валерка, — он мой друг.

— Вот уж я не думала, что ты заимел таких друзей.

— Он вовсе не плохой, — горячится Валерка, — Он же исправился и хочет учиться. Вы зря его ругаете.

— Ты, оказывается, хороший друг. Не напрасно я тебя взяла в помощники. А твоего Анянова сейчас мы не ругаем. Он действительно старается хорошо работать.

Тётя Наташа устала, она тяжело дышит, на лбу и на кончике носа у неё блестят капельки пота.

— Отдохните, — советует ей Валерка.

— Нельзя, у нас так не принято. Отдыхать положено всем вместе. Вот ещё поднажмём немного и пойдём на отдых.

На некоторых участках уже закончили посадку и, размахивая лопатами, шли в Валеркину сторону.

— Поможем отстающим! — смеются они.

Валерка тревожно смотрит на тётю Наташу.

— Мы же не отстающие, мы сами сделаем, — волнуется он.

— Нет, нет. Что ты, какие мы отстающие? У нас с тобой участок больше, чем у них, и нас двое, а их вон сколько?..

Валерка успокаивается. А вскоре он и сам со смехом идёт помогать отстающим — тёте Лене и дяде Саше.

Посадка подходит к концу. У обочины дороги уже потрескивает костёр. Там Миша Бачин, тот, который написал стихи в газету цеха, по всем правилам вбил в землю две рогатины и заготовил к ним поперечину — крепкую берёзовую палку.

— Пошли за водой, — зовёт он Валерку.

Валерка охотно бежит за Мишей, следом за ними идёт дядя Саша и начинает плескаться у берега узкой речушки.

— Ух, здорово! — кричит он. — Словно вновь родился!

— Александр Максимович, подождите немного, вы же всю воду замутили, — уговаривает его Миша.

— Ничего, я вам сейчас с середины зачерпну.

Дядя Саша снимает с себя одежду и остаётся в одних трусах.

— Я сейчас, — заверяет он, — я такой, я отчаянный. — А у самого лицо испуганное и колени трясутся.

Валерка хохочет во всё горло, а дядя Саша наклоняется к нему и шепчет:

— Может быть, заменишь меня, я страсть как боюсь лягушек!