Борис Азбукин - Пять Колодезей

— Слыхали небось про Крымское ханство? — спросил дядя Ефим.

— Слыхали, — за всех ответил Степа.

— Так вот, было ханство это — все одно, что разбойничье гнездо. Много горя перетерпели наши предки от татарской орды. Чуть не каждый год татары устраивали набеги. Не счесть, сколько перебито ими русских и украинцев, взято в полон, продано в рабство. Людей продавали, как скот, на невольничьем рынке тут у нас, в Кафе, нынешней Феодосии. Иной раз по тридцати тысяч рабов сгоняли на продажу. Мужчин отсюда отправляли в цепях на галеры и каторги, а женщин и девушек увозили в турецкие и персидские гаремы. Много извелось людей и здесь, в крымской неволе.

Дядя Ефим скользнул взглядом по напряженным лицам ребят, раскурил потухшую было папиросу и продолжал:

— Ну, и доставалось за это басурманам. Здорово били их запорожские и донские казаки. Посидают на свои «чайки» — и в поход: то сюда на Орду, то в Туретчину — вызволять братьев-невольников. «Чайки» плоскодонные, легкие, вроде наших рыбацких байд, и под парусом — как белокрылые птицы летят. Не страшны им морские просторы.

Однажды, поздней осенью, в самую штормовую пору возвращались донцы из похода в Туретчину. Много было с ними вызволенных невольников, добра всякого, золота, драгоценных камней.

Спервоначала все шло хорошо — ветер был попутный. Быстро перемахнули «чайки» Черное море. Но, как говорится, без кости рыбки не бывает — не повезло казакам под конец. Только стали приближаться к проливу, тут и встретил их норд-ост — «грего», как его рыбаки называют. Такой налетел ветрище со штормом, что враз отбросил «чайки» в море. Бились казаки, бились — всё попусту. Уносит их в море. В такую погоду плыть — на краю смерти ходить. Ну, и порешил атаман ихний переждать погоду в тех самых пещерах. Пристали к берегу, разбили лагерь и стали ждать. Ждут день, ждут три, неделю, а ветер и шторм не унимаются. Известно, чем ближе к зиме, тем погода лютей. А ждать дольше нельзя — татары и турки пронюхали про казацкое становище и начали с суши на них наседать. С каждым днем татар все больше и больше. Как тут быть? Пораздумал атаман и решился. Призывает он ночью трех доверенных казаков и велит им схоронить добычу в землю. Собрали казаки все золото, драгоценности и зашили в семь воловьих шкур. Потом снесли подальше в пещеры и зарыли клад. С рассветом снялись казаки и уплыли. Вскоре после того погиб в бою атаман, сложили свои буйные головы и те казаки, что клад зарывали. С тех пор так клад и лежит. А на том месте, где было становище, и поныне находят казацкие клинки, ножи и пики.

— А клад так никто и не нашел? — Степа заерзал на брусе.

— Никто.

— Тю, да эти ж пещеры все можно обшарить! — воскликнул Пашка. — Неужто никто не додумался?

— Не скажи, — ухмыльнулся дядя Ефим. — Много охотников было до легкой поживы, да никому клад не дался. В пещере той, сказывают, есть страшное чудище. Оно и сторожит клад. Шкура у чудища особенная, вся в волшебных каменьях. Эти каменья горят в темноте разноцветными огоньками, переливаются и манят к себе. Редко кто устоит супротив их волшебного блеска. Кажется человеку, что нашел казацкий клад. Только он протянет руки к драгоценностям, как наткнется на шкуру чудища и замертво упадет от его когтей.

Дядя Ефим умолк. Степа и Любаша сидели не шевелясь и не спускали с него глаз. И только Пашка елозил на камне.

— Все это неправда, сказка про чудище, — кисло заметил он. — Таких чудищ на свете вовсе и не бывает.

— И про казаков, по-твоему, тоже сказка? — возразил Степа. — Ты почитай про набеги, тогда узнаешь, что правда.

— Очень может быть, что и клад тут есть, — вступила в спор Любаша. — Верно, дядечка?

— Хотите знать, что правда, что кривда? — Дядя Ефим пытливо глядел на притихших ребят. — Я вам отвечу. Может, когда и сгодится. Со всеми так случается, кто за легкой поживой гоняется. Понятно? Станешь свой клад в жизни искать — подумай.

Дядя Ефим поднялся с камня и взялся за пилу.

— Заговорился я с вами, а мне еще надо парочку кирпичей отвалить. — И камнерез нацелился пилой на меловую черту на брусе.

— Кончай, Петрович, снидать пора, — сказала тетя Маша. — Я уж сготовила. Сидайте, не ждите его, — обратилась она к ребятам.

В самом деле, тетя Маша постаралась: составила в ряд три кирпича, застелила их рушником, расшитым красными звездочками, на котором разложила все свои и Любашины припасы: вареную курицу, куски сала и говядины, жареных бычков и яйца. С краю возвышалась горка ломтей мягкого пшеничного хлеба, а рядом на полу стояли бутылка свежего молока и крынка простокваши. Из торбочки тетя Маша выложила на стол кучку молодых огурцов и спелых помидоров. Сразу повеяло свежестью и ароматом огородной зелени. И хотя ребята еще не успели проголодаться, они все же украдкой поглядывали на стол. У Степы даже под ложечкой засосало.

Этим летом они еще не пробовали свежих овощей. Без воды, без полива огороды гибли под знойными лучами солнца. К изумлению Степы, картошка, которая у них в городе стоила гроши, здесь, в магазине сельпо, продавалась дороже свежих крымских яблок. Колхозники ездили за овощами далеко: либо в Керчь, либо на станцию, и покупали там в ларьках. От Камышанки, где жили дядя Ефим и тетя Маша, до станции вдвое ближе, чем от Пяти Колодезей. Им легче привезти овощей.

Тетя Маша заметила, с каким вожделением ребята поглядывали на огурцы.

— Сидайте, ешьте вволю. Мы целых десять кило купили.

Степа не устоял перед соблазном и первым опустился на камень возле стола.

— Я только попробую, тетя, — сказал он виновато и потянулся за огурцом.

— Да ешьте, ешьте все подчистую, — угощал дядя Ефим, садясь рядом.

Любаша и Пашка заметно стеснялись и только искоса поглядывали на горку овощей. Для них это было дорогое и редкое лакомство. Наконец Пашка не выдержал и взял лежавший с краю помидор. За Пашкой потянулась и Любаша.

Ни к чему мясному ребята не прикоснулись. Этого добра сколько угодно было и дома. Но на овощи навалились так дружно, что вскоре от большой кучки не осталось и следа.

После обеда тронулись в обратный путь. По дороге тетя Маша погрузила на возок бидоны с водой.

На подъеме волы брели медленно. Ребята шли впереди и чутко прислушивались к замиравшему в отдалении пению пилы.

У Степы не выходили из головы рассказы дяди Ефима. Иногда ему чудилось, что из боковых галерей доносился лязг оружия и людской говор, и ему представлялось, будто и он вместе с Пашкой и Любашей прячется здесь от фашистских снарядов и бомб. Порой казалось, что он видит разноцветные огоньки волшебных камней на шкуре спящего чудовища. Степа с трудом сдерживал дрожь и старался не оглядываться, а смотреть вверх.

Вдруг Любаша толкнула его локтем и прошептала: