Борис Азбукин - Пять Колодезей

С каждой минутой спускались все глубже и глубже. Теперь дорога извивалась, то огибая обвалы, то обходя потрескавшиеся и нависшие над головой глыбы. Тетя Маша все время покрикивала на волов:

— Цоб, цоб! Цобе!..

Звуки ее голоса, как в вате, глохли в каменной духоте подземелья.

Вдруг волы уперлись в завал и остановились. Степе показалось, что идти дальше некуда — тупик. Но тетя Маша начала заворачивать влево, направляя волов в круглую дыру, мрачно черневшую в стене. Животные упрямились и не хотели идти, точно чуя опасность.

— Ну, идолы!

Палка тети Маши опустилась на их ребра.

Волы рванулись и сразу точно провалились в дыру. За ними, подскочив на камне, покатилась двуколка. Ребята, как со ступеньки, прыгнули вниз, в темноту, и, цепляясь за доски тележки изо всех сил, побежали за ней под гору.

Пламя в лампе вспыхнуло несколько раз и чуть не погасло. Тетя Маша прикрикнула на волов, и они пошли тише.

Сразу почувствовалась резкая перемена: холодный, неподвижный воздух, и вместе с тем сыро и душно. Над головой на своде сверкнула капля. Вот появилась другая, третья. Казалось, камень плакал скупой желтой слезой.

— Ой, как тут страшно, совсем как в склепе, — тихо сказала Любаша, хватаясь за Степину руку.

Мальчикам самим было жутко. Но, видя, как тетя Маша уверенно шагает, будто гонит быков у себя по деревне, они храбрились.

— Не пугайся, Любаша. Это только первый раз страшно. Потом привыкнешь, — покровительственным тоном сказал Степа.

— Глянь! Она и впрямь сейчас разрюмится, — презрительно заметил Пашка и постарался прошмыгнуть вперед, чтобы идти рядом с тетей Машей.

— Не задавайся, пожалуйста! Сам небось тоже боишься, все за тетину юбку держишься, — уколола его Любаша.

— Это я-то? Как раз угадала! Да я хоть сейчас один под дно моря полезу, — хорохорился Пашка.

Тетя Маша обернулась и весело блеснула глазами:

— А мы и так уж давно под морем. Метров сорок глубины будет.

Любаша ахнула. Степа в душе ужаснулся и с опаской поглядел на потолок. Вдруг вода прорвется через каменное дно и хлынет сюда? Не выскочишь!

— Что, небось сердечки трепыхаются? — Тетя Маша усмехнулась.

— Мы не из трусливых, — с деланной беспечностью ответил Пашка и опасливо покосился на темный боковой штрек.

Степа и Любаша промолчали.

— Ну ничего, ничего, пообвыкнете. Теперь уж колодец скоро, — успокаивала тетя Маша, как видно, очень сомневаясь в Пашкиной храбрости.

Однако добрались не так-то скоро. Степа насчитал еще несколько поворотов то вправо, то влево, прежде чем волы остановились.

— Пойдемте, я вам покажу. — И тетя Маша, держа в руке лампу, свернула в узкий боковой проход.

За ней с канистрами, веревкой и узелком шли Пашка и Любаша. Степа с горящей свечой в руках замыкал шествие. Проход расширился и вывел в небольшую узкую комнатку с низким потолком.

— Вот вам и водица. Тут и посудинки есть, чем наливать.

Тетя Маша посторонилась, и все увидели в углу темную квадратную дыру, в которой вода была почти вровень с полом. Рядом лежали две солдатские каски. Степа передал Любаше свечу, а сам взял одну из касок и зачерпнул воды. Сделав глоток, он зажмурился и, точно от боли, скорчил гримасу:

— Ух, какая! Даже зубы зашлись.

— Зато чистая, сладкая, — засмеялась тетя Маша.

Вода действительно была такая прозрачная, что Степа при свете лампы видел на дне каски каждую ржавчинку и царапинку.

Все по очереди прикладывались к каске и пробовали воду.

— Ну вот и наливайте. А я пойду, — сказала тетя Маша.

— А как же мы вас найдем? — забеспокоилась Любаша.

— Мы туточки, рядом, шагов полсотни, не больше. А может, обождать вас? А?

— Ничего, не пропадем, — ответил Степа и, зачерпнув каской воду, начал лить ее в узкое горло канистры.

Пашка тоже принялся за дело.

Ребятам не хотелось, чтобы тетя Маша оставляла их одних, но никто не желал признаваться в том, что страшно.

— Ну, как кончите, гукните! Я вас встречу.

Тетя Маша ушла и унесла с собой лампу. В штреке сразу стало темней. Казалось, черный, сырой мрак сдвинулся с места и наступал со всех сторон, как бы стараясь задушить колеблющееся пламя свечи.

Мальчики, как и Любаша, чутко прислушивались к замиравшему стуку колес. Его уже почти не слышно. Еще раздался какой-то слабый звук, но и он угас.

Тишина. Они остались одни. Одни глубоко под дном моря. Им все время мерещилось, что каменные своды вот-вот обрушатся, и они, как букашки, будут раздавлены или заживо замурованы в этой тесной каморке, под толщей камня и воды.

Пашка первый не выдержал этой жуткой тишины.

— Мы часа два так провозимся, — сказал он неестественно громко.

Отложив в сторону каску, он накренил бидон и опустил его в воду. Но бидон уперся в дно, не погрузившись даже наполовину. Пашка плюнул и опять взялся за каску.

— Вот бы сюда с бочками ездить по воду, — подала голос Любаша.

— С бочками… А воды сколько тут, не видишь? — с напускной суровостью возразил Пашка. — Да если и была бы тут вода, то все равно сюда не заедешь! А таскать отсюда по четверть ведра — и бочки за день не нальешь.

— Воды и правда стало меньше. На целую ладонь уже обмельчал. — Степа указал на темную полоску на стенке колодца.

Разговор отвлек от мрачных мыслей, и у всех как-то сразу полегчало на душе. Даже темнота будто раздвинулась, отступила дальше от свечи.

Теперь мальчики и Любаша разговаривали громко и спорили по всякому поводу, чтобы только не молчать и не слышать давящей тишины.

Те десять минут, которые потребовались, чтобы налить бидоны, показались им вечностью. И когда они выбрались наконец в галерею и услышали доносившийся откуда-то визг пилы, то почувствовали себя так, словно вышли на знакомую дорогу.

— Это дядька Ефим пилит, — обрадовался Пашка. — Идем к нему.

Все облегченно вздохнули.

Бидоны и веревку оставили в галерее возле штрека, решив захватить их на обратном пути. Только Любаша взяла узелок с едой.

Пашка прислушался и, прикрывая рукой свечу, пошел на визг пилы. Степа и Любаша, держась за руки, последовали за ним. Степа считал шаги. Но он не досчитал и до ста, как на повороте показался свет.

В обратный путь собрались не скоро. У тети Маши не хватило кирпичей на полный возок. Ждали, когда дядя Ефим нарежет. Степа, немного привыкнув, не прочь был теперь потолкаться в штреке. Все здесь так необычно, ново, интересно.

Похож штрек на просторную комнату, выпиленную в сплошной скале. На желтых стенах, от потолка до пола, словно края обоев, тянутся ровные, тонкие полосы — следы вырезанных брусьев. От них дядя Ефим отрезал пилой кирпичи, которые напоминали большие желтые губки. Из такого вот камня, Степа слышал, построены все крымские города, селения и санатории. Какая же уйма кирпичей потребовалась для этого!