Анатолий Максимов - Чудаки с Улики. Зимние птицы

— На тебя, Нина, рассердился Бобка, — сказал Валдай. — Не уважает он посторонних людей в заказнике. Ну ничего, я ему скажу, что ты наша гостья.

Через старицу — плотина, на плотине высокий ворох хвороста — хатка бобров. Валдай осторожно подъехал к плотине, велел Нине хорошенько слушать и сам затаил дыхание, потом сказал:

— Марфа пока не принесла маленьких, но скоро будут. Успели бы у них открыться глаза до наводнения…

Егерь перегнал оморочку на песчаный берег Лавечи, откуда виделся осиновый мыс, плотина и хатка. Когда подплыли на лодке Гоша и художник, Валдай сказал им приглушенным голосом:

— Тут и заночуем. Шуметь не надо, и бобры придут к нам.

Палатку унесли за тальники, на взгорок, где продувало. Художник разжег костер в ложбинке, чтобы огонь не виделся с реки. Нина взялась проветривать спальники. Гоша нарыл красных и черных червей под черемухой и принялся рыбачить закидушкой. Валдай поторапливал гостей засветло поставить палатку, нарубить дров, сварить ужин, чтобы не шуметь на вечерней заре. На заре начнут плавать бобры. Гоша поймал две крупных плети — черных, с глазками-бусинками, рекочущих пильчатыми плавниками; попался сомик, три белых с черными крапинками карася. Клевало беспрестанно: рыбы в Лавече уйма, а рыбаков не бывает. Гоша не прочь и ночью тягать закидушкой рыбу, но Валдай сказал, что и этого улова хватит на уху, надо сматывать снасть, иначе бобров не увидишь.

После ужина Валдай выбрал место в тальниках и позвал гостей ждать бобров. Закатилось солнце, и похолодало, заныли рыжие горбатые комары. Художник окрестил их сохатыми. В яблоньке-дичке засновала, расчечекалась чечетка, где-то на мари закудахтала болотная курочка; всплескивала рыба; коршун с рваными крыльями сел на сухой ясень, почистил клюв и полетел к вершинам сопок. За кривуном тяжело бухнулся в воду крупный зверь. И совсем близко, кажется, сразу за поворотом, кто-то ударил по воде гулко и хлестко, словно бросил с высоты пустой бочонок» И еще несколько раз ударил… Гости уставились на Валдая.

Бобка сердится, — сказал Валдай. — Вон как лупит по воде чешуйчатым хвостом!

Затем наступила тишина. Нина прижалась к Гоше, безотрывно смотрела на речку; на всплесках рыб играли отблески зари. Текла Лавеча неспешно, беззвучно. Валдай, посматривая на гостей, чему-то улыбался. Он первым увидел на воде белые усы и тонкую полоску темной спины бобра.

— Во-он Бобка… — прошептал Валдай.

Бобер услышал шепот, хлестнул коротким хвостом и был таков.

— Что это Боб психует? — заметила Нина. — Мы сидим тихо, плавать ему не мешаем…

— Купец нелюдимый, — обозвал бобра художник.

— Бобка говорит: «Уходите подальше от моей хаты, не мешайте Марфе рожать маленьких», — сказал Валдай.

Долго не было слышно бобра. Гости между собой поговаривали: наверное, забрался в хатку да полеживает на сухих водорослях, балагурит с бобрихой Марфой, про людей забыл, а тут жди его, корми комаров. Только так переговорили гости — Боб как ахнет пустым бочонком в тени крутояра, как фыркнет!..

Взошла раскаленная луна, и такая светлынь сделалась в тайге, что хоть ищи крючок, оброненный в траву, каждая осинка изнутри светится, фосфором мерцают крылья пролетевших уток; давно ночь, а певчие птицы не могут успокоиться, волнует их яркая луна. Бобр больше не исчезал. Он плавал то с одной стороны плотины, то с другой, неуклюже забирался на нее; сидя на задних лапах, по-стариковски сгорбясь, ловко выжимал на себе шерсть. Выжмет и опять бултыхнется в воду. Стал Боб похныкивать, что-то лепетать да поскуливать, и так жалобно получалось у него! Детский капризный лепет никак не шел большому неуклюжему зверю с медвежьими когтями.

— Это он свою Марфу вызывает из хаты, — сказал гостям Валдай.

— И то верно! Чего она засиделась дома! — заметил художник. — Семеро по лавкам, что ли, у нее или хлебы выпекает. Может, стирку затеяла?.. Пусть погуляет с Бобом, пока еще маленьких нет.

Марфа появилась на середине речки неслышно, поводила белесым носом, что-то пробормотала недовольно и сгинула. А бобр начал кувыркаться, звонко, гулко наяривать широким, коротким хвостом по воде, радостно лепетать и посвистывать. Когда снова выплыла Марфа, Боб с жалобным похныкиванием приблизился к ней — от зверьков разбегались золотистые волны.

Нина прислонилась к плечу Гоши и задремала. Снились ей канадские водопады, крутоносые каноэ, стремительно бегущие с обнаженными индейцами, снились тихие лесные речушки с хатками бобров…

— О, совсем уморилась наша Нина! — посочувствовал Валдай. — Весной день-то как год.

Нина открыла глаза, улыбнулась и снова было хотела поудобнее устроиться подремать на плече мужа. Гоша взял ее, как маленькую, за руку и увел в палатку, помог залезть в тулун — мешок из козлиных шкур, в котором всегда сухо и тепло, — а сам подсел к костру, к Валдаю и художнику.

От росы отяжелели травы и листья, и звезды, словно умытые росой, засветились ярко. В осиновой релке укал дикий голубь, над разгоревшимся костром летал козодой; он садился на тальники и чернел головешкой, поцокивал. Далеко за грядкой тайги, точно гигантским пожаром, освещался край густо-синего неба.

— Город… — задумчиво произнес Владимир; все посмотрели на освещенный склон неба. — Большой город пылает электричеством, а не так уж далеко от него пасутся изюбри, медведи бродят… вот и бобры любовно шушукаются… Город растет, а тут в полной безопасности гуляет дикое зверье. — Долго ли так-то будет, скажи, Валдай? — спросил Владимир.

Егерь собрал обгоревшие палки на самый жар углей. Когда вспыхнул огонь, ответил:

— Людей все больше становится, должны они быть мудрее, душой мягче, тогда лес и жители его продолжат счет своему веку… Зачем говорить? От пустых слов даже пух с тополя не слетает… Ступайте-ка отдыхать, ребята, а я еще посижу, трубку выкурю, бобров послушаю.

Гоша и Владимир легли спать, а Валдай еще долго сидел у слабого костерка, худой и долговечный, сторож звездного неба, тайги и спящих молодых людей.

Вторые сутки как взялся хлестать обложной дождь. Валдай засобирался к бобрам, посмотреть, что они делают с детенышами: сами спасают их или посиживают в хатке да ждут помощи от егеря?

Звал Валдай с собой Владимира, но Гоша с Ниной стояли на своем: «Мы тоже поедем!» Еще чего не хватало! Где-то в тайге на краю гибели бобрята, за них переживает старый егерь, а молодые будут отсиживаться в тепле! Летом дождь не вредный. От сырости и дождя можно укрыться плащами, брезентом, в палатке, а вот от своей совести никуда не денешься. Валдай сдался.

Егерь дал Нине меховую куртку, на ноги чулки из енотовой шкуры, резиновые сапоги с войлочными стельками, сам укутал ее в непромокаемый дождевик и Гоше велел надеть под плащ меховую безрукавку.