Айвен Саутолл - Пусть шарик летит

Что-то не так. Как из полузабытого сна, всплывало воспоминание о дереве, о переполнявших и опустошавших его чувствах, о что-то кричавших и кого-то звавших голосах, о лестнице, о падении сквозь тьму, минуя звезды, планеты и луну. Он ужасно не любил падать во сие. Иногда падение длилось часами. Он просыпался от собственного крика. Но сейчас он не кричал. Он сидел, горячий, в испарине, по спине — мурашки.

Он чувствовал себя разбитым и больным. Может, ему снова было плохо и он только что очнулся от лихорадки? Во сне шла жестокая борьба, и он все еще чувствовал острую боль от ссадин и царапин.

«Ах, Джон Клемент Самнер, — скажет мама. — Доконает меня твое воображение. Только посмотри на себя. Неужели ты не можешь провести ночь в постели, не сцепившись со львами?»

Рядом с кроватью стоял стул. И на нем сидела мама. В халате, голова опущена на грудь, словно шея у нее резиновая. Он долго смотрел на нее, плохо соображая что к чему, пока не понял, что это ее дыхание он слышал. Он не мог превратить ее в медведя, или грабителя, или человека-невидимку. Мама всегда мама и всегда рядом.

Вдруг она проснулась, словно ее укололи. У нее, похоже, слегка кружилась голова, хотя точно сказать было трудно. Неуверенно коснулась рукой лба.

— О, Господи, — сказала она, — уже утро? — Потом тяжело вздохнула и протерла глаза. — Привет, дорогой. Ты проснулся, я вижу.

После этого она довольно долго ничего не говорила, только как-то странно вздыхала. Она казалась потерянной. Потом пробежала пальцами по волосам, нервным движением приводя их в порядок, запахнула халат и раздвинула занавески, как делала каждый день.

Было действительно очень рано. Половина шестого.

— Ты проспал семнадцать часов, — сказала она. Ее силуэт вырисовывался на фойе раннего утра. Что-то в ней было странным, почти нереальным. В ее глазах мелькнул свет, возможно, отраженный от зеркала. Она не была похожа на себя. — Ты голоден? — спросила она, по он не услышал.

Он ощупывал себя сверху донизу, хмурился, беспокойно ворочался, заставляя кровать скрипеть.

— Мам… Это не было сном.

— Нет, Джон. Не было.

— Семнадцать часов!

— Это называется нервным истощением. Вчера в половине первого тебя принес сюда доктор. Я приехала вскоре после часа. Папа был со мной. Ну и денек выдался.

— Я действительно залез на дерево?

Его охватил восторг. Можно было подумать, что у него выросли крылья и он воспарит в небо.

— Да, Джон.

— И действительно спустился?

— Пожалуй, можно и так сказать. Да, ты спустился.

В комнату вошел отец. В пижаме. Очень усталый.

— Привет, незнакомец, — сказал он. — И задал же ты нам страху, Джон Самнер. Для мальчика, который не умеет лазить, ты просто герой.

И снова стало тихо. Если они собираются наорать на него, уж лучше бы начинали сразу. Он смотрел на них воинственно, ощетинившись для защиты. Взрослым никогда нельзя верить, если они ведут себя спокойно или мурлычут, как коты. Потом он опустил ноги на пол.

— Нет-нет. Оставайся в постели. Сегодня весь день проведешь в постели. — И тут же поправила себя: — Встань, если хочешь. Делай, как знаешь.

Это его скорее остановило, чем поощрило. В некотором смысле удивило, и, не известно почему, он вдруг виновато вспомнил о батоне, оставленном на стуле.

— Я хлеб под дождем оставил.

Отец в недоумении моргнул, а мама сказала:

— И свои брюки на веревке. И это все, что ты хочешь нам сказать?

Отец дотронулся до маминой руки.

— Спокойно, дорогая.

И снова стало тихо. Джон был смущен. Так же, как когда во сне разгуливал по Мейн-стрит нагишом.

— Я есть хочу, — сказал он и с трудом сглотнул. Он не чувствовал себя очень уверенно на ногах и прислонился к кровати. «Подумать только, семнадцать часов».

Они ему улыбались, по он им не верил.

— А можно мне с хлопьями холодное молоко?

— Ты же знаешь, тебе необходимо горячее.

Ну вот, это больше на них похоже. «Необходимо».

— А меня подбросило, когда я упал?

Чудно, как этот вопрос сам собой вырвался. Он и не думал его задавать. И вдруг задал.

— Нам сказали, что ты упал, как если бы дерева вовсе не было. И даже, когда упал, продолжал держаться за что-то, чего не было. Все подумали, что ты умер. Ты казался мертвым даже потом, когда уже лежал в постели. Это чудо…

Отец снова остановил ее прикосновением руки. А потом сказал:

— Я думаю, завтрак — превосходная вещь. Никогда не бывает слишком рано начать день.

Но мама уже не могла удержаться.

— Почему ты это сделал, Джон? Почему? Ты нам так и не скажешь?

Отец схватил ее за руки, но было слишком поздно.

— Не затыкай мне рот. Незачем мне подсказывать, что говорить. Я отдала этому ребенку годы жизни. И что ты кричал там, наверху! Что я теперь буду выслушивать от этих людей!

— Перестань! — Отец сжимал ей плечи. С силой, по без злобы. — Перестань, дорогая.

— Эти люди…

Джон не знал, что делать. Разве что залезть обратно в постель.

— Они не все такие, — сказал отец. — Будь справедлива.

— Все эти годы, что я отдала Джону. Все эти годы, что я старалась. И все потерять в один день.

Джон пытался заткнуть уши. Он не выносил, когда отец и мать вели себя так. Просто ужасно, когда мама начинает плакать. Просто ужасно. Он не мог думать, когда мама плакала. Но мама не плакала. Она как-то странно двигала руками.

— Боюсь, мне очень трудно понять то, что произошло вчера. Папа смотрит на вещи иначе. Клянусь жизнью, не знаю, кто прав, но похоже, ошибаюсь я. И если была сделана какая-то ошибка, это, наверное, моя ошибка. Ты сказал — холодное молоко? С бананами или со сливками?

Голос ее вдруг оборвался, и ее уже не было в комнате. Остался только отец. Бедный, старый папа. Он выглядел так, словно его побили палками. Темные тени под глазами, осипший голос.

— Ах, Джон, — сказал он, — поймешь ли ты когда-нибудь, что ты сделал? — Отец сидел на постели, стиснув руки. (У себя на работе он был большим человеком, сейчас он таким не казался.) Он несколько раз прочистил горло. Он делал это после каждой фразы. — У родителей свои проблемы, сынок. И они могут забыть, что у мальчишек тоже есть проблемы… Операция на твоей ноге отменяется, по крайней мере на ближайшее время. Мистер Маклеод говорит, нужно посмотреть, что будет дальше. Преступно было бы трогать тебя сейчас… Нет, не говори ничего. Выслушай меня. Обычные мальчики и девочки получают затрещины и ссадины, какие тебе и не снились. Обычным людям приходится терпеть обычное обращение. С тобой обращались особым образом. Я сомневаюсь, что ты когда-нибудь узнаешь, до какой степени особым. Но ты, как я понимаю, сыт по горло. Ты бы предпочел затрещины и ссадины.

Джон не знал, что на это ответить, но отец, похоже, и не ждал ответа. Он пристально смотрел на свои сцепленные руки.