Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

Стороженко еще что-то говорил Чаку, что рассказывал… Они довольно долго сидели в кладовке. Но я то ли не очень внимательно слушал, то ли эти разговоры казались не такими уж и важными в сравнении с тем, что должно было произойти и поэтому я их не запомнил. Я торопил время, и оно прошло для меня быстро.

И вот уже поднялся Стороженко:

— Идем. Скоро начало. На галерку идем, там на нас никто не обратит внимание.

И снова он повел Чака какими-то закутками, по каким-то лестницами то вверх, то вниз и наконец вывел на лестницу, что вела на галерку.

Цирк сиял огнями.

На галерке толпились люди простые, рабочие в косоворотках, ситцевых рубашках, девушки-работницы в цветастых платочках, нижние чины, то есть солдаты.

А внизу «чистая публика» поблескивала бриллиантами на дорогой одежде, золотыми пуговицами на вицмундирах, эполетами и орденами.

— Смотри, вон он, в губернаторской ложе, — сдавленным голосом сказал Стороженко.

— Кто? — не сразу понял Чак.

— Павлин Голозубенецкий…

Прямо напротив форганга, то есть выхода артистов на арену, было две ложи. Справа, как пояснил потом мне Чак, генерал-губернаторская, слева-губернаторская.

Генерал-губернаторская была пуста, а в губернаторской, положив на обитый красным бархатом край ложи паучьи, с тонкими пальцами руки, сидел костлявый, сутулый, с обтянутым, как у мертвеца, черепом верзила.

Маленькие, глубоко и близко посаженные оловянно-белые глаза, в которых совсем не было видно зрачков.

Верхняя губа короткая и не прикрывала передних зубов, что делало его похожим на суслика.

Противный, страшный тип.

Я специально подошел поближе, чтобы хорошо рассмотреть его.

И вернулся назад на галёрку.

Заиграл оркестр. Из-за форганга выбежали двенадцать униформистов в красных костюмах с позументами и выстроились в две шеренги по обеим сторонам прохода.

Вышел шпрехшталмейстер в черном фраке с белой манишкой и объявил звучным голосом начало циркового представления.

Снова заиграл оркестр. И началось.

Я не буду пересказывать всё представление. Это долго. Представление было не из двух, как теперь, а из трех отделений, с двумя антрактами.

Выступали наездницы сестры Лобе, и комик-звукоиммитатор Вестман, и «летающие люди» Альберто (пять персон, как огласил шпрех), и «американский автомат — моментальная фотография» братьев Манц и японский жонглер Тасуноске, и группа дрессированных коней Киссо (которых мы видели утром на репетиции), и танцор Миша Пергаменцев, комическая пантомима «Директор кафешантана», и музыкальная кобыла Тигретто, которцю выводила мадемуазель Мадиган, и много другого.

Паузы между номерами заполнял Рыжий Август — клоун в ярко-красном парике, с большим носом картошкой и густо намазанными мелом щеками, жалкий (его всё время били по голове) и совсем не смешной. А вот наконец и третье отделение.

— Знаменитый укротитель Эстман с группой хищников.

Арену со всех сторон огородили железными решетками. И выбегали хищники Львы и тигры молотили по опилкам хвостами, медведи вставали на задние лапы и злобно скалились, а здоровенные, как телята, пятнистые доги лениво прохаживались между ними.

Укротитель в черном фраке и цилиндре, с револьвером в руке раз за разом командовал: «Монт!» — и лев или тигр прыгал на тумбу, потом: «Вниз!» и львы спрыгивали с тумбы…

Но вот в оркестре дробно-дробно застучал барабан. Из-за форганга, освященного прожектором, вышел шпрех и в напряженной тишине зловещим голосом произнес:

— Смертельный номер! Впервые в мире! Эквелибр на штейн-трапеции без сетки над ареной с дикими хищниками. Мадемуазель Тереза!

Форганг раздвинулся, подняв руки в приветствии, вышла сияющая, улыбающаяся Тереза. В желтом с блестками трико, она была солнечная и прекрасная.

Один из униформистов подбежал к свисающей из-под купола веревочной лестнице, наступил ногой на нижнюю перекладину и Тереза под бодрые звуки марша легко полезла вверх.

И вот она уже под самым куполом, на трапеции.

Укротитель Эстман ушел с арены. Там остались только звери, рычащие, неспокойные.

Оркестр на полу ноте оборвал мелодию, замолк.

В цирке воцарилась тишина.

Тереза раскачивалась на трапеции. Вот она сделала стойку на руках, опустилась на голову и развела руки. Стоя на голове, не держась руками, она раскачивалась под куполом цирка.

Стороженко, бледный, сжав зубы, замер, напряженно следя за ней.

«Фу-у…» — перевел я дух, когда она наконец села на трапецию, приветственно подняв руку.

Зал взорвался аплодисментами.

«Ну, кажется, всё хорошо. Всё будет хорошо. Она переборола свой страх».

Униформисты, быстро перебирая веревку, поднимали под купол к трапеции стул, обычный деревянный стул на гнутых ножках.

Тереза взяла стул, поставила его двумя задними ножками на трапецию и села на него.

Улыбаясь, она сидела на стуле, что стоял лишь задними ножками на шаткой трапеции, и спокойно раскачивалась, как на обыкновенных качелях.

И вдруг…

— А-а! — не своим голосом закричал Стороженко. Один из тросов, на которых держалась трапеция, лопнул, и Тереза полетела вниз, на арену.

— А-а-а!

Я не понял, как это случилось, но она упала как раз между двух медведей, которые стояли вплотную один к другому. И только это было причиной того, что она не разбилась сразу на смерть. Покалеченная, она еще смогла поднять голову и улыбнуться.

Почуяв кровь, львы и тигры напряглись, готовясь к прыжку.

Еще миг и…

Цирк замер.

И тут лохматый, взъерошенный дед с большой седой бородой, что стоял на галерке рядом с нами, что громко крикнул.

И то ли от этого крика, или кто кто его знает почему все звери вдруг кинулись прочь с арены через решетчатый коридор.

Через мгновение на арене осталась лишь Тереза, которая лежала на спине, раскинув руки.

Я взглянул на ложу Голозубенецкого. Глаза его горели восторгом, он улыбался.

В следующий миг Стороженко, а за ним Чак уже бежали вниз по лестнице. Цирк возбуждено забурлил.

Когда мы, петляя коридорами, сбежали наконец вниз, Терезы на арене не было. Одна из секций решетчатой ограды была снята, и униформисты уже унесли Терезу за форганг.

Стороженко кинулся туда.

Тереза лежала на полу, с закрытыми глазами, без сознания, но живая — грудь её поднималась от прерывистого дыхания.

Вокруг неё суетились люди: и артисты, и зрители. В стороне хмурился толстый рябой Анем. Увидев Стороженко, один из униформистов сочувственно положил ему на плечо руку.

— Уже вызвали карету «скорой помощи». Но…

В это время сзади какой-то юноша из публики в студенческой фуражке громко сказал:

— Трос был подпиленный. Я сам видел. Он свисает как раз над местом, где я сидел.