Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

Вдруг в моем воображении всплыла Гафийка Остапчук. И я с огорчением понял, что не помню, какие у Гафийки глаза. Серые? Карие? Голубые? Убейте, не помню. Будто никогда и не видел.

А вот у Туси…

Впервые мне захотелось поговорить с ней.

Перебарывая неловкость, я наклонился к Туси и прошептал:

— Слушай, а ты… ты собак боишься?

— А? — вздрогнула она, поворачивая ко мне голову. — А… а ты откуда знаешь?

— Я… не знаю, — смутился я. — Просто так спросил. Просто.

— Меня когда-то покусали, я и боюсь. А ты?

— А высоты не боишься?

— Боюсь… — вздохнула она. То есть я не знаю, но думаю, что боюсь. А почему ты спрашиваешь?

— Интересно. Скажи, а ты бы могла быть циркачкой?

— А чего же? Это, наверно, интересно. Я цирк люблю. Я,когда была маленькой…

Что произошло, когда она была маленькой, я так и не узнал, потому что неожиданно прозвучал голос учительницы географии Ольги Степановны:

— Мороз! Прекрати разговоры на уроке!

И Туся испуганно замолчала.

Как только прозвенел звонок и Ольга Степановна вышла из класса, как Лёня Монькин (он сидит за нами) вскочил на парту и закричал, притворно хохоча:

— Ха-ха-ха! Новость! Новость! Слушайте все! Муха влюбился в Туську Мороз. ОЙ, умру! Вы бы видели, как он на неё смотрит. Я гляжу — а он смотрит!.. Что-то ей лепечет и смотрит… как в кино… Ой, держите! Ха-ха-ха.

Меня аж в жар бросило.

— Покраснел! Значит, правда. Хи-хи-хи! — захохотал Валера Галушкинский.

— Дурак! — сказал Туся и стукнула Валеру по голове книжкой. Монькина стукнуть она не могла — он стоял на парте, не достанешь.

— Хи-хи-хи-хи-хи-хи! — дружно захихикали Спасокукоцкий и Кукуевицкий.

Девочки улыбались сдержано, зато лукаво. Девочки всегда с интересом относятся к таким вопросам.

Лёня Монькин продолжал подпрыгивать на парте и кривляться, победно смотря не на меня, а почему-то на Игоря Дмитруху. Он ждал его поддержки, его похвалы. Игорь какое-то время колебался — он не любил присоединяться к чужим насмешкам, он любил начинать сам. Но потом всё-таки засмеялся. Посмеяться над Мухой — этого он пропустить не мог.

— Дураки! Психи ненормальные! — презрительно сказала Туся. — Не обращай на них внимания.

И, взяв свой портфель, она гордо вышла из класса.

Легко сказать — не обращай внимания. Я бы не обращал, если бы меня не трогали.

Я стоял в коридоре возле окна и жевал свой завтрак — хлеб с салом. Я с детства люблю черный хлеб с салом.

И вдруг услышал звучный, на весь коридор, голос Игоря Дмитрухи:

— Во! Жрет постоянно, а тощий как вобла! Это от любви. Любовь сушит. И сразу:

— Хи-хи-хи! — Валера Галушкинский.

— Хи-хи-хи! — Лёня Монькин.

— Хи-хи-хи-хи-хи-хи! — Спасокукоцкий и Кукуевицкий. И Монькин противным голосом запел:

— Пропала Мальвина, невеста моя. Он убежала в чужие края.

И все снова дружно заржали.

Подлый Монькин! Он же сам писал на уроках Тусе записочки, которые она рвала, не отвечая.

Кусок застрял у меня в горле… Ну что им от меня надо?…

За окном, между кирпичами подоконника, — не понятно, как и выросла тут, на втором этаже, — трепетали на ветру несколько зеленых травинок.

«Зелье-веселье. Смех-трава» — вспомнил я. Эх! Как бы она пригодилась мне сейчас, это зелье-веселье, эта смех-трава! А может, всё-таки есть они на свете? А почему бы нет? Сколько этих трав целебных и животворных в природе! Целая народная медицина основана на них. Баба Горпина из нашего села не только в районе, а и в области известна. Столько людей на ноги поставила. даже мой дед Гриша, скептик и насмешник, никогда бабы Горпины не цеплял, относился к ней с почтением и уважением. Надежда наша — это баба Горпина, под стрехою у бабы Горпины висели десятки, если не сотни пучков разных высушенных трав. Она ходила по лесам и лугам весной, летом и осенью, аж до снега, и собирала в особые маленькие мешочки. Я сам слышал, как она сказала, что в природе есть всё, что нужно, — абсолютно от всех-всех болезней… Нужно только уметь найти.

Так почему бы не быть в природе зелья-веселья, смех-травы? Просто люди еще не нашли их или, может, потеряли их секрет. Верил же Рыжий Август. Говорил же про какого-то деда, старого Хихиню с Куреневки… А почему обязательно думать, что это выдумки, тары-бары? А если правда…

После уроков, даже не заходя домой (есть мне не хотелось), я пошел на склоны, к Лавре, к мемориалу. Я часто ходил сюда. Я очень любил это место. Папа говорит, что эти склоны уникальны, что таких нет ни в одном ареале мира (по-моему, он повторяет слова своего шефа, член-кора Ивана Михайловича, который перетянул его в Киев, но я согласен с ним).

К мемориалу папа привел нас в первый же день, как мы приехали. Он водил нас по огромной территории мемориала и всё показывал с такой гордостью, будто он сам всё это создал. Мы с мамой и с дедом Гришей ходили тихие и завороженные. Даже всегда разговорчивый дед Гриша примолк и только цокал языком.

Да и тяжело было не поцокать. Рядом с этой великанской серебряной фигурой Родины-матери, что высоко вверх поднимала щит и меч, чувствуешь себя маленькой-маленькой букашкой.

А эти скульптурные группы в полутемных бетонных коридоров, а огромная чаша с вечным огнем, а площадка с боевой техникой…

Я шел бесконечными аллеями и лестницами и то и дело наклонялся и срывал какую-нибудь травинку, подносил ко рту и жевал. Ни у кого и подозрения не могло возникнуть. Кто не брал в рот травинку!..

Вы, понятно, можете смеяться, но все, даже самые выдающиеся, открытия совершались случайно. Есть даже такой научный метод проб и ошибок. То есть пробует-пробует человек, ошибается-ошибается, а потом — глядь! — и открытие.

Вот и я попробовал. В буквальном смысле. Через полчаса я уже так напробовался, что у меня челюсти сводило. А смеха не было. Ни грамма (как говорит мой папа). Не, так я стану коровою, жвачку жевать начну, а смех-траву не найду.

И вдруг…

— Стёпа!

Я поднял голову и споткнулся от неожиданности.

Передо мной стоял Чак.

— Здравствуй! Ты смотри!.. Опять встреча! А я только что о тебе думал. Хорошо бы было, думаю, разыскать Стёпу. Понимаешь, вчера я себя очень очень плохо почувствовал. Не хотел тебя пугать, но боялся, чтобы прямо на улице не того… Сердце схватило. Это у меня бывает. Всё-таки восемьдесят… Но отлежался, лекарств наглотался и — ничего. Еще прыгаю. А ты как себя чувствуешь?

— Ничего. — Я так обрадовался встрече с Чаком, что мне можно было ничего не объяснять, я улыбаюсь. — Всё нормально.

— Ты прямо из школы?

— Ага.

— И не обедал?

— Я еще не хочу… Я очень люблю это место.

— Правда? Хорошо тут. — Чак задумчиво посмотрел вдаль. — А я тоже пришел… Война вспоминается… Оккупация… Я тебе вчера обещал рассказать. Если встретимся… Ну вот, встретились. Но знаешь, может, лучше снова перенесемся туда? А?