Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

А у меня быстрее забилось сердце.

— Разумеется! Конечно!

— Только давай завтра. А? Потому что ты еще не обедал, уроки не делал. А завтра в четыре. Возле цирка, там же. Согласен?

— Ну… согласен, — немного разочарованно сказал я. Мне хотелось сейчас, немедленно. Но… ничего не поделаешь.

Чак, наверно, почувствовал мое настроение.

Он положил мне на плечо свою легкую, почти невесомую руку и сказал, будто извиняясь:

— Сегодня я всё-таки не в форме. Идем, проводишь меня немного. Я на метро. А ты там на автобус сядешь или на трамвай, и поедешь до своего Печерского моста.

— Ага! — обрадовался я. Мне не хотелось вот так сразу разлучаться с ним.

Мы вышли из мемориала к Лавре и пошли по улице Январского восстания.

— Ну, как там у тебя в школе? Все хорошо? — спросил Чак.

— Да… Нормально, — отвернулся я и махнул рукой, пытаясь не выдать своего смущения. Я бы лучше провалился сквозь землю, чем стал рассказывать ему о своих школьных неприятностях, о своем позоре, о своих переживаниях.

Чак больше ничего не сказал, и какое-то время мы шли молча.

— Слушай, а ты «Графа Монте-Кристо» Дюма читал — неожиданно повернулся он ко мне.

— А как же!

Я и правда перечитал в прошлом году всего Дюма, который был в нашей сельской библиотеке, — и «Три мушкетера», и «Виконт де Бражелон», и «Королева Марго». И, естественно, «Граф Монте-Кристо». Мой дед Гриша еще его в графа Монте-Кресло перекрестил. Хотя тоже прочитал с большим удовольствием. Дед Гриша все книжки, которые я приносил из библиотеки после меня читал.

— Ну, и как тебе? — спросил Чак.

— О! — показал я большой палец.

— Ну, значит, тебе будет интересно посмотреть на этот дом. — Чак остановился у старинного дома с необычно высокими продолговатыми, вверху закругленными окнами.

— А что такое? — спросил я.

— Это так называемая усадьба Ипсаланти. Тут в 1807–1816 годах жил легендарный Константин Ипсаланти, который боролся против турецкого гнета в Молдавии и Валахии (Так называлась когда-то территория современной Румынии). После подавления восстания турками Ипсаланти поселился в Киеве. Тут и умер. И похоронен был в Георгиевской церкви. Пушкин заинтересовался его подвигом. А француз де Легард, посетив Киев, описал подвижническую жизнь Константина Ипсаланти в своих мемуарах. И Александр Дюма потом использовал эти сюжеты для романа «Граф Монте-Кристо». Так что, можно сказать, что граф Монте-Кристо вышел и отправился путешествовать по миру из этого киевского дома. Улица Январского восстания, 6. Почти напротив станции метро «Арсенальная».

Впечатленный, я смотрел на необыкновенный дом. Сколько раз я проезжал мимо него и не знал, что это за дом!

Вот здорово!

Ну удивится мой дед, когда я расскажу ему об этом!

Граф Монте-Кристо, можно сказать, жил в Киеве! Ну! В Киеве, где живу теперь я.

— Значит, до завтра, Стёпа! Будь здоров! — Чак потрепал меня по плечу и пошел к подземному переходу.

— До завтра, — еще не придя в себя, кивнул я.

И вот завтра — уже сегодня.

Я бегу от троллейбуса к скверику у цирка, и сердце мое тревожно бьётся — ничего не случилось ли, чего доброго, с Чаком. Там он или нет его? Есть!

Сидит. Улыбается. И старческие морщинки его на щеках разглаживаются от этой улыбки, а возле глаз на висках собираются в лучистые пучочки.

— Здравствуй, Стёпа! Садись, друг мой дорогой! — Он нежно обнимает меня за плечи. — Сама судьба, видно, послала меня тебя, чтобы перед последней своей репризой я снял с души камень, что висит на ней столько лет. И как это я угадал тогда в цирке, что ты именно тот, кто сможет мне помочь! Ну, хорошо. — Улыбка на его лице погасла, он вздохнул. — Для тебя, Стёпа, война — Великая Отечественная — такая же давняя история, как и Октябрьская революция, как и дореволюционное время, где мы с тобой уже побывали. Да и то сказать — сорок с лишним лет с её начала… А для меня — будто вчера была та ночь двадцать второго июня, когда я проснулся на рассвете от взрывов, не понимая, что это такое (гитлеровцы же начали с того, что сбросили бомбы на наш Киев). И в солнечное воскресное утро еще ничего не понимал. В этот день должно было состояться открытие Центрального киевского стадиона. Я был завзятым болельщиком и собирался пойти на встречу киевских динамовцев с армейцами. Но… Я пошел не на матч, а на фронт. Я тебе говорил, что в гражданскую воевал у Щорса. Был командиром взвода пулеметчиков кавалерийского полка. И вот эта специальность через двадцать лет мне пригодилась. Принимал участие в обороне Киева. Раненный, попал в плен. Был в страшном Дарницком концентрационном лагере военнопленных. Сбежал. Мать моя еще была жива тогда. Дома переоделся и скрыл от оккупационных властей, что командиром воевал против фашистов. Для них я был артистом цирка, который сгорел в первые дни оккупации. Устроился работать грузчиком на вокзале. Потом связался с подпольным железнодорожным райкомом, которым руководил Александр Сергеевич Пироговский… Он погиб за месяц за освобождения Киева. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Наш железнодорожный райком был основной базой для подпольного горкома партии при создании партийного подполья в Киеве. Особенно в самый тяжелый, начальный период фашисткой оккупации. Мы выпускали антифашистские листовки, сводки Совинформбюро, устраивали диверсии: портили паровозы, выводили из строя пути, один раз пустили паровоз на разведенный поворотный круг, чем прервали на несколько месяцев работу депо Киев-Московский. Потом пустили под откос воинский эшелон с гитлеровцами на перегоне Дарница-Бровары. Про это можно долго рассказывать. Страшное, бурное и трагическое было это время — целая отдельная жизнь. Для скольких друзей и товарищей моих она тогда оборвалась! — Чак на минуту замолк, печаль появилась в его глазах.

— Скажите, — отважился спросить я тихо, а что стало с тем мастером… Иосифом?

— Погиб… В Бабьем Яру… — Чак вздохнул. — Не смог уехать из Киева. Тетка его («невеста Мохомовеса», помнишь?) была очень стара, за девяносто, из дома уже не выходила. Расстреляли немцы… Почти сто тысяч… Тот страшный день двадцать девятого сентября… Нескончаемым потоком тянулись люди по улицам Киева: по Жадановской, мимо базара, по Дмитровской, по Лукьяновке, туда, на Сирец — молодые, старые, дети… Немощных везли на тачках. Молодые шли и смеялись, не зная, что их ждет… А потом зазвучали пулеметные очереди в Бабьем яру… Сколько людей погибло! И мирных жителей, и военнопленных. Не обошла беда и наше подполье. Особенно во время массовых арестов летом сорок второго, когда в подполье проникли провокаторы. Тогда были арестованы секретари Шевченковского, Октябрьского, Московского райкомов партии, много членов горкома.