Хаим Оливер - Как я стал кинозвездой

Лорелея объяснила, что в картине речь не о прежнем Орфее, а о другом, юном, из маленького городка, который разыскивает свою Эвридику не в подземном царстве, а в Софии. Фальстаф слушал, насупив брови, потом как вскочит:

— Постойте! Да ведь я эту картину уже где-то видел!.. Да, да! Вспомнил! Это было лет двадцать назад. Едва ли не последняя картина, какую я видел, потому что с тех пор в кино — ни ногой. Там тоже юный певец разыскивает Эвридику в карнавальной толпе… Нет, вы посмотрите только на этих киношников! Воруют сюжеты среди бела дня, как разбойники с большой дороги. Сегодня же напишу в газету, разоблачу…

Мама побелела от ужаса. Схватила Фальстафа за руки, чуть не со слезами взмолилась:

— Ради бога, не делайте этого! Картину могут закрыть, и тогда Энчо лишится роли. А вы… ваши уроки уже не понадобятся!

— Да, пожалуй… — пробормотал он. — Возможно, вы и правы… Я, конечно, могу прикрыть этот фильм, мне ничего не стоит… Ну да ладно, пускай сотворят и нашего, болгарского Орфея! — великодушно согласился он, хлебнул пива и добавил: — Мадам, я преклоняюсь перед вашей любовью к искусству!

Он и не представлял себе, как велика эта любовь! А мама, успокоившись, сказала:

— У нас осталось всего восемь дней, товарищ Фальстаф. К этому сроку вы должны окончательно отшлифовать моего Рэнча, чтобы у режиссера и сценариста не возникло никаких претензий…

Она не успела договорить, потому что в дверь позвонили — в эти дни к нам в дверь звонили каждые десять — пятнадцать минут…

Вошел незнакомый человек, по виду пеликан, да и только: такая же длинная, тонкая шея, крохотное узкое личико, выпученные глазки. И немигающий взгляд.

— Я редактор газеты «Зов», — проговорил он птичьим голосом.

— Ах, как приятно! — ахнула мама. — Прошу вас, прошу! Мы уже готовы.

Он сел за стол, мама мгновенно подала ему шоколадный кекс — она столько их напекла, что уже не знала, кому скормить. Фальстаф тоже подсел к столу и стал наворачивать. Редактор не удостоил его внимания, впился в меня своими выпученными глазками и заговорил:

— Ты Энчо Маринов? Прекрасно. Сейчас мы с тобой проведем интервью. Я тебе задам несколько вопросов, ты коротко и откровенно ответишь. С помощью этого интервью я извещу весь город о том, какой у нас появился талант, и обрисую его физический, духовный и артистический облик, который, без всякого сомнения, является отражением особенностей нашего славного города. Итак, вопрос первый: кто вы такой, Энчо Маринов?

— Энчо Маринов, — ответил я, удивленный его дурацким вопросом (хотя такие вопросы иногда задают и по телевидению).

— Понятно, — сказал он, — ну а еще?

Этого я не знал и потому ничего не ответил. А вот мама знала и ответила сразу:

— Рэнч Маринер с ударением на Ма. Ему тринадцать лет, он родом из прогрессивной семьи потомственных артистов и певцов. Еще его дедушка по материнской линии пел на сельских площадях, а бабушка — тоже по материнской линии — играла во многих спектаклях. Есть сведения, что прадедушка по материнской линии был знаком с нашим национальным героем, борцом за свободу Василом Левским и прятал его от преследователей у себя в погребе, а прабабушка по материнской линии вышила знамя для повстанческого национально-освободительного отряда, сражавшегося против поработителей — турок…

Так она говорила и говорила битый час. О себе, о том, что пела в опере, что меня запишет на пластинку фирма «Балкантон», а после фильма я, вероятно, поеду в Париж и Москву, пока будет утрясаться вопрос с Голливудом, что в дальнейшем я попробую свои силы в режиссуре и на сценарном поприще, чтобы стать всесторонне развитой личностью, и так далее, и тому подобное… Редактор старательно все записывал, а под конец сказал:

— Не хотите ли и вы что-нибудь написать в мой блокнот? Какую-то свою мысль, принцип, пожелание?

Мама с готовностью что-то написала, а подпись велела поставить мне. Редактор прочитал вслух:

— «Из всех искусств для нас важнейшее — кино».

— Благодарю вас за кекс, — сказал он, поднимаясь. — Очень вкусный. Пойду готовить завтрашний номер. Но мы видимся не в последний раз. Насколько мне известно, через несколько дней — проба в костюмах. Прошу сразу же по возвращении позвонить мне, мы сделаем более подробный материал, с фотографиями.

— Непременно! — сказала мама. Мы с большим уважением относимся к средствам массовой информации. — И чарующе улыбнулась.

Я улыбаться не стал. А Фальстаф мрачно пробасил:

— А обо мне вы писать не собираетесь? Ведь своей актерской подготовкой мальчик обязан мне!

— Тем не менее редактор опять же не удостоил его внимания и удалился, подпрыгивая на своих тощих пеликанских ножках.

На другой день «Зов» вышел с очерком о моей персоне под заголовком: «Чудо-ребенок, гордость нашего края». На все вопросы там отвечала не Лорелея, а лично я, причем напечатано это было жирными буквами на первой полосе, под конец же сообщалось, что продолжение следует, причем с моими портретами в роли героя фильма «Детство Орфея».

Мама с утра пораньше послала папу скупить во всех окрестных киосках двести экземпляров газеты, половину из них спрятала в папку для семейного архива, а вторую сотню разослала почтой родным и знакомым по всей стране.

Все следующие дни она чувствовала себя такой счастливой, что даже давала мне на завтрак кусок кекса, и я наконец-то наелся досыта, хотя он теперь мне до смерти опротивел.

Формально уроки с Бобби и Фальстафом продолжались, но к нам приходило столько гостей, что не оставалось времени ни на серенаду, ни на «Ромео и Джульетту». После очерка в газете я стал еще знаменитее. Теперь телефон звонил уже каждые три минуты, звонили знакомые и незнакомые. А в гости приходили двоюродные братья и сестры, дяди, тети, посаженые отцы и матери, их двоюродные, троюродные, четвероюродные братья и так далее. У нас перебывали все мамины сотрудники и сотрудницы, почтово-телеграфно-телефонное отделение в полном составе во главе с заведующим, который во имя любви к нашему славному городу продлил маме отпуск еще на пятнадцать дней. И пока они расправлялись с кексом, я им пел:

Меня ласкали, целовали, некоторые даже приносили в подарок импортный шоколад, и вскоре я стал весить пятьдесят кило, если не больше.

На третий день поток гостей поубавился, и мама позволила мне поспать, но из дома все равно не выпустила. Я использовал это время, чтобы написать несколько страничек моих мемуаров. У меня заполнены уже две тетрадки. Если так пойдет дальше, то скоро все опишу. Проблема в том, как переправить эти тетрадки товарищу Боянову.