Катарина Киери - Никто не спит

Глядеть в окно можно по-разному. Отец обычно смотрит с мрачным видом, погрузившись в себя, и тогда я вижу, что у него какая-то тяжесть на сердце. На этот раз все иначе. Отец явно в ладу с собой, и в окно он смотрит, как будто вдалеке маячит какая-то надежда, какое-то обещание, невидимое для других.

Мне хочется задать ему вопрос. В этой новой атмосфере легкости все кажется возможным. Или невозможным, точно не знаю. Я жду, когда опустеют тарелка, стакан, и потом, споласкивая их под краном, спрашиваю:

— Ты видел соседку?

Отец медленно возвращается из дали за окном и обращает на меня затуманенный, будто спросонья, взгляд:

— Что? Кого?

— Ты видел соседку из квартиры напротив?

— А что? Красивая?

Господи, да что с ним? Я раздраженно фыркаю и резко закрываю кран.

— Ой, прости, Элиас, случайно вырвалось.

Если бы речь шла о ком-то другом, мне было бы наплевать — пусть болтает что вздумается. Но теперь мне не все равно.

— Прости, глупо вышло. О ком ты говорил?

Я смотрю на него, спрятав руки в карманы брюк. Отец полон раскаяния. Не беда, конечно, но мне больше нравился его довольный вид.

— Какая соседка? Та, которой ты помог с велосипедом? Если скажу правду, то, может быть, больше никогда не увижу его радостным.

— Нет, не она. Забудь.

Пока я стоял под душем, раздался звонок в дверь. Звук непривычный — не помню, слышал ли я его хоть раз с тех пор, как мы сюда переехали. Было однажды: мужчина с большой пластиковой коробкой в руках предлагал купить копченого сига. Отец купил. Сейчас его голос доносится из прихожей сквозь шум воды, через дверь ванной.

— …Можете подождать в его комнате…

Значит, на этот раз не рыба. Значит, Тоббе и его двоюродный брат. Я думал, что Тоббе позвонит и мы договоримся о месте встречи. Не ожидал, что он придет сюда, да еще и будет сидеть в моей комнате, пока я стою голый в душе. Не нравится мне, что эти двое останутся там одни.

Закончив мыться, я приоткрываю дверь ванной и тихо зову отца. Он приносит джинсы и джемпер, следуя моим указаниям. В ванной сушится белье, так что мне не приходится посылать его в свою комнату за трусами. Я встречаю его на пороге ванной, обернувшись полотенцем. Отец протягивает мне одежду, еле заметно подмигивая.

Тоббе сидит на кровати, Петтер — на крутящемся стуле у письменного стола. Когда я вхожу, он поворачивается ко мне. Меня сразу раздражает его манера сидеть, положив локти на подлокотники и сцепив руки на животе; то, как он повернулся на стуле, мне тоже не нравится. Во всех его жестах читается какое-то превосходство.

Тоббе оглядывает комнату:

— Моя тетка жила в такой же квартире. Мне нравится планировка.

Он встает и подходит к письменному столу у окна, пока Петтер обводит комнату придирчивым взглядом.

— Кажется, она жила в одном из тех домов, — говорит Тоббе, глядя в окно.

Спасибо на добром слове, но отвечать так же добродушно я не в состоянии: уж очень Петтер мне не по душе.

— Ну что, пойдем?

Мне не терпится убраться подальше.

Когда мы обуваемся в прихожей, отец зовет меня на кухню:

— Я, может быть, вернусь позже, чем обычно.

Что значит «чем обычно»? Он же по вечерам, считай, из квартиры не выходит.

— Ладно…

До меня вдруг доходит, что я даже не поинтересовался, что он будет делать вечером, а только сообщил, что сам поеду в город.

— Встречаюсь с коллегами, — поясняет он, неуверенно, почти смущенно улыбаясь.

— Ладно.

На его лице тут же возникает знакомое тревожное выражение:

— Ну, ты один справишься?

Как мне надоели тревожные лица. Уж наверное, ничего со мной не случится, если лягу спать один в пустой квартире. Я кладу руку отцу на плечо:

— Не волнуйся.

Тревога исчезает так же быстро, как возникла.

Мы отстегиваем велосипеды во дворе, и вдруг, откуда ни возьмись, — старая знакомая. Она пристегивает свой велосипед к стойке, я вижу, как легко ключ проскальзывает внутрь замочной скважины. Девчонка обращает к нам свой взгляд — тот самый, который одинаково серьезно и задумчиво наблюдает за всем миром.

— Едешь смотреть на костер?

Обращается она ко мне, сомнений нет ни у меня, ни у моих спутников. Тоббе и его двоюродный брат переводят взгляд с нее на меня. Мне кажется, нам давно пора ехать. А она все стоит, глядя на меня этим своим взглядом, и ждет ответа. Неужели она не понимает, что делает? Теперь они точно решат, будто я не общаюсь ни с кем, кроме своего папаши и соседской девчонки, — типичный замкнутый подросток. Внутри растет волна гнева. Но не успеваю я и слова сказать, как братец Петтер разевает пасть:

— Не молода она для тебя? — и грубо ржет.

Мой гнев тут же меняет направление.

— Заткнись, — цежу я сквозь зубы.

Слова оставляют во рту послевкусие, я прислушиваюсь к нему — давно не ощущал ничего подобного. Сглотнув, обращаюсь к малявке, которая смело дожидается ответа:

— Посмотрим. Может быть, и на костер.

Если бы не отец со своими тревогами, я немедленно покинул бы эту тухлую компанию, чтобы вернуться домой.

На часах восемь, народу на улице пока мало. Прохладный влажный ветер, уличный термометр показывает жалкие пять градусов, а через пару часов будет ноль, и я досадую, что не взял с собой шапку. Может быть, если бы уши не мерзли, то и братца Петтера было бы легче терпеть.

Черный снег вдоль дорог еще не растаял до конца, пока держится. Сейчас худшее время года, если говорить о погоде. Ни рыба ни мясо — не зима, не весна, даже не поздняя зима или искристая ранняя весна. Мрак беспросветный, хоть волком вой.

Вдоль кромки воды, шатаясь, движется стайка легкомысленно одетых существ. Парапета на нашей набережной нет, но они не утонут, даже если упадут, — лед еще крепок.

Несколько мужчин в одинаковых куртках с важным видом бегают по льду, размахивая руками. Они подготавливают костер и фейерверки для вечерней программы. Энергично жестикулируя и перекрикиваясь, они бросают разные предметы на горы веток и мусора. На самом верху лежит остов старой кровати. Другие мужчины в таких же куртках столь же энергично шагают по дороге, которую скоро перекроют.

У Тоббе и двоюродного братца, кажется, нет особой цели: весь смысл поездки в город — найти таких же праздношатающихся и к ним присоединиться. А я просто иду за Тоббе и Петтером, безвольно плетусь за ними следом, хотя у меня нет ни малейшего желания.

Сейчас в нашей квартире пусто. Я мог бы вернуться домой, придумать отговорку, сказать, что заболел.

Но тогда — и эта мысль меня злит — тогда братец Петтер выйдет из игры победителем. Не знаю, откуда это чувство. Но что-то есть в высокомерном выражении его лица, в его командирском тоне, в том, как он крутился на моем стуле, в идиотской реплике у подъезда. Как-то не так он на меня смотрит и к тому же воображает, что имеет представление о вещах, о которых на самом деле ни черта не знает. Говорит: «Я за гамбургером», поворачивает велосипед и едет прочь, даже не взглянув на нас с Тоббе. А мы едем за ним. Со мной все ясно, но почему Тоббе не возражает — для меня загадка.