Виктория Вартан - Арминэ

— Пойдем к Мец-майрик, — предложил я Грантику, когда мы спустились в село.

— Нет, нани надерет мне уши, если к ужину я не вернусь домой, лучше ты ко мне.

И поскольку меня никогда не ожидало наказание (в худшем случае, ласково журили, если я вовремя не возвращался домой), я пошел с Грантиком.

На село спускались сумерки. Мы толкнули калитку и вошли во двор. Против ожидания, нани не встретила нас. Под тутовыми деревьями ее тоже не оказалось.

— Она, наверное, дома, — сказал Грантик и взглянул на освещенные окна.

Мы поднялись по ступенькам на открытую веранду. Изнутри доносились звуки какой-то армянской танцевальной мелодии. «Радио!» — вспомнили мы. Но прежде чем войти, мы почему-то с любопытством заглянули в выходящее на веранду окно… То, что предстало перед нашими глазами, настолько поразило нас, что, в изумлении прильнув к стеклу, мы смотрели, смотрели, не веря собственным глазам: нани, суровая и деспотичная, никогда ни с кем не шутившая, гроза всех соседских мальчишек, нани, которая отдыхала только за своим веретеном, танцевала под сладкие, нежные звуки зурны. И в одиночестве. Она мягко и плавно кружила по комнате, медленно и грациозно поднимая в такт музыке руки, будто птица, медленно взмахивающая в воздухе крыльями. Легкая полуулыбка мечтательно блуждала на ее изборожденном морщинами лице, суровые жесткие черты лица смягчились, помолодели.

— Ну и ну! — воскликнул Грантик, не сводя глаз с танцующей бабушки.

— Войдем? — спросил я.

— Не знаю… — тихо ответил брат.

Мне захотелось застать ее врасплох, смутить, поймать, так же как и она нас ловила на какой-нибудь проделке. И потом, мне казалось чудовищным, что у такой сварливой, старой женщины может появиться желание танцевать, да еще в полном одиночестве. Я подкрался к двери, толкнул ее и с криком «Нани танцует! Нани танцует!» влетел в комнату. Вслед за мной — брат. Застигнутая врасплох старуха застыла на месте с поднятыми руками. Мечтательное выражение, которое нас поразило, когда мы подсматривали за ней в окно, сначала сменилось удивлением, будто она нас видела впервые, затем полной растерянностью; и то, что предстало нашим глазам в следующую секунду, было столь неожиданным для нас и непохожим на нее, что мы с братом как-то сразу приумолкли: сухонькое лицо нани внезапно сморщилось, стало жалким и беспомощным и она заплакала. С чувством необъяснимой вины мы тихо, на цыпочках, по одному шмыгнули за дверь. Несколько минут постояли на веранде, пристыженные и притихшие, молча, неподвижно.

— Ну, я пойду домой, — вполголоса сказал я, не глядя на стоявшего в полумраке Грантика, и направился к калитке.

— Ладно, иди… — так же вполголоса ответил Грантик.

Тот день, когда человек в черной барашковой папахе постучался к нам в калитку, был обыкновенный летний день, ничем не примечательный. Я мастерил себе в тени тутового дерева рогатку, а Мец-майрик раскладывала в кладовой на деревянной лавке горячие лаваши, которые она испекла только что в тондыре, — она пекла их раз в неделю. Остывая, лаваши распространяли по всему двору и дому аромат свежевыпеченного хлеба, приятно щекоча ноздри и заставляя глотать слюну.

— Эй, есть кто в доме? — крикнул человек в барашковой папахе на ломаном армянском языке. Я сразу догадался по акценту, что это азербайджанец.

— Есть, — ответил я, подняв голову.

— Мать дома?

— Матери нет. Мец-майрик дома.

— Кто-кто?

— Я говорю, бабушка дома.

— Где же она? Позови, — сказал человек в черной барашковой папахе и тяжело, двумя руками оперся на толстую суковатую палку. Кожа на его лице была темная, словно дубленая, одежда в пыли.

— Мец-майрик, — заорал я, — тебя зову-ут!

— Что ты орешь, Геворг, разве я глухая? — Но, увидев незнакомца, Мец-майрик замолчала и вопросительно посмотрела на него, вытирая руки о выцветший передник.

— Баджи [5] Баджи — сестра — обращение к женщине ( азерб .). , — сказал азербайджанец, сняв папаху и отирая серым скомканным платком пот со лба, — не найдется попить холодной воды?

— Почему не найдется? Геворг, сбегай в дом и принеси воды.

Я принес огромную глиняную кружку воды и подал путнику.

Он жадно припал к ней и не отрывался, пока не выпил все до последней капли… Я с любопытством смотрел, как его кадык двигается вверх-вниз, будто заводной.

На старой солдатской гимнастерке пот полумесяцами выступил под мышками. Я сразу догадался, что путник — демобилизованный фронтовик или солдат в отпуске.

— Видать, издалека? — спросила его Мец-майрик.

— Да, из Агдама, — ответил азербайджанец и снова надел свою черную барашковую папаху.

— И давно в пути?

— С самого утра, баджи.

— По такой-то жаре…

— А что делать, баджи, надо, — со вздохом сказал азербайджанец. — Ну, мне пора, а то ведь солнце уже начало садиться.

И он усталым шагом, прихрамывая, направился к калитке.

Спустя пять минут, а может, и больше выбегает из кладовой Мец-майрик и говорит:

— Геворг-джан, быстро беги за ним и верни!

— Кого его?

— Ну, того человека, что попросил напиться. Беги за ним!

— А зачем?

— Скорей, а то не догонишь!

Я выскочил за калитку и спустя несколько минут вернулся с человеком в барашковой папахе. Мец-майрик уже дожидалась нас во дворе.

— Возьми, — сказала она, протягивая азербайджанцу два вчетверо сложенных свежих лаваша, — возьми, в пути пригодятся, и да минует смерть твою старую мать…

— Спасибо, баджи, — немного смущаясь, сказал азербайджанец и сунул лаваши в хурджин — это такая перекидная через плечо ковровая сумка.

— А далеко еще идти?

— В Ахундовово, баджи.

— Дела, что ли, там дожидаются?

— Нет. К сестре, хочу навестить ее, горе у нее: неделю назад пришла похоронка на мужа. Всю войну провоевал без царапинки — и вдруг в конце… Судьба, видать!

— Господи боже! И ребята, наверное, есть у нее?

— Эх, то-то и оно, что осталось трое сирот, — с грустью сказал человек в барашковой папахе. — Ну, до свидания, баджи, и да продлит всевышний аллах твои года.

Мец-майрик сложила руки на животе и в задумчивости уставилась на калитку, за которой скрылся азербайджанец. И вдруг — будто ее какая муха укусила:

— Геворг, беги скорей за этим человеком!

— Опять? Зачем?

— Ты слышал, какое у него горе?

— Да, — ответил я, недоумевая.

— Ну, если слышал, то беги сейчас же и верни его!

Я снова выбежал за калитку. На этот раз человек в барашковой папахе успел уйти довольно далеко. Я с трудом его нагнал. Когда мы вернулись во двор, Мец-майрик стояла, подобрав левой рукой углы своего передника.