Виктория Вартан - Арминэ

— Это для твоих бедных племянников, и да минуют их отныне болезни и горести, — сказала она и извлекла из передника несколько кусков сахара-рафинада и пять или шесть темных сухих пряников — почти все оставшиеся запасы сластей, привезенные из города. Я в изумлении смотрел на бабушку. Сама постоянно твердит, что сейчас время военное и нужно бережно расходовать продукты, и почти все отдает первому же попавшемуся человеку.

— Не надо, баджи, вам тоже нужен сахар, — сказал человек в барашковой шапке, а сам начал снимать с плеча хурджин, куда бабушка бросила сахар и пряники. — Да вознаградит аллах тебя за твое доброе сердце!

— А с ногой-то что? — спрашивает Мец-майрик.

— На фронте ранило, недавно демобилизовали. Ну, прощайте…

И ушел. Хотя уже стало смеркаться, я снова принялся за рогатку. Но не тут-то было.

— Геворг, — снова выходит на порог Мец-майрик. — Геворг, беги за тем человеком!

— Сама беги, больше не хочу.

— Говорю тебе, беги, ведь скоро начнет темнеть.

— Ну и что?

— А ты заметил, как он хромал?

Я пожал плечами — разве поймешь Мец-майрик? — и побежал за незнакомцем. Он изумленно посмотрел на меня, но все же вернулся.

— Куда ты, добрый человек, на ночь глядя. Оставайся: переночуешь, а утром чуть свет отправишься с богом в путь.

И Мец-майрик принялась готовить ужин. Поставила на покрытый старой клеенкой стол все самое лучшее, что нашлось в доме, потом уселась напротив и все смотрела, смотрела на него, почему-то довольная, будто нет большей радости, чем глядеть на демобилизованного солдата, который уминал все подряд, запивая вином из глиняного кувшина. После ужина бабушка постелила ему на веранде, и через несколько, минут гость захрапел в тяжелом сне.

Засыпая, я видел, как Мец-майрик сидит в своей обычной позе: левая рука на животе, правая в задумчивости прикрывает рот. Я не сомневался, что она ломает голову: что бы такое еще отдать завтра утром человеку в барашковой папахе…

Однажды я, мой младший брат Грантик и еще несколько дзорагетских ребят отправились в поля, которые начинались сразу же за виноградниками. Вдруг мы увидели серого осла, мирно щипавшего траву. Мы с братом решили немного покататься на нем. Но удивительное дело: стоило мне взобраться на это спокойное животное, как оно стало дергаться, скакать, высоко подбрасывая круп, пока я под дружный хохот ребят не шлепнулся на землю. Потирая ушибленное место, весь красный от стыда и досады, я поднялся и упрямо полез на еще более упрямого осла. И к великому удовольствию ребят, история снова повторилась. Как только я очутился на земле в четвертый раз, осел, с виду такой добродушный, а на самом деле оказавшийся таким коварным, вытянул шею и, раздув темные ноздри, вдруг заревел: «И-о-о-и-о-о-и-о-о-о! И-о-о-и-о-о-и-о-о-о!» Да так оглушительно и трубно, будто торжествовал свою победу надо мной, поверженным. Ребята, держась за животы от хохота, катались по траве. Мне же было не до смеха, я стиснул зубы, чтобы не зареветь от обиды и досады. Когда же я увидел, что на осла взобрался Грантик и, словно заправский наездник, легонько ударяя голыми пятками по его бокам, поехал по кругу, довольный и торжествующий, я еще больше разозлился.

— Слезь, я попробую еще раз! — крикнул я.

— А зачем? Ты ведь не можешь ездить на нем, — ответил Грантик, упиваясь своей маленькой победой в этом невольном состязании. Я снова и снова просил его, но он не слез с осла, даже когда тот, остановившись, стал опять щипать траву.

В конце концов мне надоело клянчить, я повернулся и зашагал прочь от них. Я знал, что, как только отойду, брат слезет с осла и побежит за мной. Так оно и вышло.

— Геворг, обожди! — крикнул мне вслед Грантик. — Я тоже иду!

Я, не оборачиваясь, продолжал идти. Но он уже бежал следом, догоняя меня.

— Постой, я тоже с тобой, — сказал он, поравнявшись со мной.

— Я иду к себе домой, — сказал я сердито, — а ты куда?

— И я с тобой… домой…

— Тогда тебе надо свернуть во-он туда, на ту тропинку, — сказал я мстительно: мне хотелось наказать его за недавнюю строптивость и торжество. — Твой дом ведь в той стороне села, верно? — сказал я сухо, не сбавляя шага.

Грантик ничего не ответил. Он продолжал идти за мной, но на некотором расстоянии. Спустя минут десять, когда мы уже приближались к дому Мец-майрик, я обернулся к брату:

— Уходи!

Грантик остановился, опустил с виноватым видом голову, стал смотреть себе под ноги.

— Слышишь, не иди за мной. У тебя есть свой дом, вот и иди туда.

Я знал, что он не любит расставаться со мной, хотя мы часто ссоримся. Глядя на опущенную в нерешительности голову брата, я почувствовал к нему жалость и все же, словно сопротивляясь этому чувству, спросил:

— Нет, ты скажи: есть у тебя свой дом?

— Есть…

— Есть у тебя своя бабушка?

— Есть…

— Ну так и иди к ней, — с непонятной мне самому жестокостью сказал я и, сунув руки в карманы, зашагал быстрее.

Толкнув калитку, я вошел во двор. Мец-майрик развешивала белье.

— Небось проголодался, Геворг-джан? — сказала она, вытирая руки о синий передник.

— Ага, очень.

— А где же Грантик? Почему он не с тобой?

— Он не захотел сюда, — соврал я.

Лишь тогда я почувствовал, как сильно проголодался, когда бабушка поставила передо мной полную сковородку румяной жареной картошки, посыпанной мелко нарезанной зеленью кинзы и молодого лука. Сидя в тени под деревом и от удовольствия болтая ногами, я с аппетитом уплетал вкусную картошку, забыв не только про свой недавний позор, но и про Грантика.

Случайно подняв голову, я увидел брата. Он стоял у калитки и смотрел на меня, не решаясь войти.

Большие черные глаза на худом загорелом лице казались огромными. В них стояли слезы.

— Мец-майрик! — позвал я бабушку.

Бабушка продолжала развешивать белье. Она стояла спиной к калитке и не видела Грантика.

— Чего тебе?

Я молча движением головы показал на брата.

— A-а, пришел, значит, — обрадованно сказала она. — Ну входи, входи, чего стоишь? Садись рядом с Геворгом и поешь жареной картошки.

Грантик опустил голову и не двинулся с места. Он не переставая мял в руках какую-то травинку.

— Ну что ж ты? — сказала Мец-майрик и подошла к нему. — Поссорились, что ли?

— Геворг… не хочет… говорит, иди к себе: у тебя своя бабушка есть… — срывающимся голосом проговорил он.

— Что, что? Геворг, говоришь, не хочет?

Она взяла его за подбородок, наклонилась к нему и заглянула в лицо: крупные слезы катились по его худым щекам. При взгляде на них у меня что-то кольнуло в сердце.