Нина Раковская - Мальчик из Ленинграда

Спросонок и от неожиданности у меня рябило в глазах. Где берёзовая роща? Наш поезд стоял возле большой сортировочной станции. Гудели паровозы. Мимо по путям шли платформы с тачанками, грузовиками, пулемётами, прикрытыми брезентом и сосновыми ветками. Налево, за песчаной насыпью, зеленела опушка берёзового леса. Туда бежали три девочки из нашей школы.

Я тоже кинулся туда.

В это время над вагонами, над путями совсем низко, бреющим полётом, проплыл самолёт с огромными серыми крыльями и жёлтым крестом — свастикой. Над моей головой засвистело, как будто сыпался с неба из огромной железной воронки песок.

«Фугаска!» — понял я.

Я знал, что так свистит и воет фугасная бомба, и лёг на шпалы. Мне казалось — бомба летит прямо на меня. Она всё ещё свистела, а рядом закрутился второй свист и третий. Теперь уже свистело небо, ломалось, рушилось вниз. Потом зазвенели стёкла, грохнуло, горячий воздух подкинул меня и отбросил к рельсам.

Потом стало очень тихо. Я встал, заметил, что у меня кожа содрана на коленке, но боли не чувствовал, так волновался. «Вдруг немцы десант спустили? — пришло мне в голову. — Ребята убежали, а я фашистам в лапы угожу… И зачем я раньше из Ленинграда не выехал!» — корил я себя и не знал, в лес ли мне бежать или под вагонами спрятаться!

— Юлька! Семёнов! — услыхал я.

К станции из рощи бежали ребята из нашего эшелона, а с ними и Гриша. В это время сзади у стрелки затрубил в рожок железнодорожник. К станции подходил длинный пассажирский поезд с белыми матовыми окнами. На зелёных вагонах были нарисованы красные кресты. Это был санитарный поезд. Мне почудилось, что он идёт прямо на меня, и я отбежал назад, на соседние пути. И тут же понял, что ошибся: поезд отрезал от меня наш эшелон, Гришу, ребят. Но было поздно, под ногами у меня дрожала земля, сыпались паровозные искры… Я уже ничего не слышал, кроме грохота колёс, — мимо медленно плыли зелёные вагоны с красными крестами.

Я стал метаться вдоль путей, думал обогнуть поезд. И услыхал горн. Это трубил Гриша, извещал, что школьный эшелон отправляется. Ведь станции всё время бомбили и поездам нельзя было задерживаться.

— Подождите! — закричал я.

А санитарные вагоны всё шли и шли. Когда же последний вагон проплыл мимо, я увидал на путях воинский состав с красноармейцами в теплушках. Его прежде тут не было. Я помчался вперёд, добежал до паровоза. И увидал далеко впереди хвост нашего школьного поезда…

Наш эшелон уходил от станции. На открытой площадке последнего вагона стоял Гриша. Он махал красным флажком. Я побежал за поездом, упал, а когда поднялся, поезд уже скрылся за поворотом.

Тогда я закричал так громко, что ко мне сбежались со всех сторон люди. Среди них я заметил низенького лётчика в большой фуражке, глубоко надвинутой на уши. Он сильно щурил глаза и говорил таким басом, что его слов я сперва не разбирал.

Лётчик посадил меня на открытую платформу военного состава и сел рядом со мной. На платформе стоял самолёт. Мы тут же тронулись. Платформа, зелёное крыло самолета, бак для бензина — всё вокруг меня загрохотало. Лётчик, сидя рядом со мной, басом говорил мне в самое ухо. Он сказал, что военный состав тоже едет в Вологду. Скоро мы нагоним школьный поезд.

Тогда я успокоился.

Мы ехали хорошо.

Правда, мой заплечный мешок со всеми продуктами, с компасом и бельём остался в школьном эшелоне, но лётчик Василий Васильевич всю дорогу угощал меня сдобными лепёшками, салом, ржаным хлебом, сгущённым молоком из синей консервной банки и луковицами. На ночь Василий Васильевич укрывал меня своей меховой курткой, заворачивал в брезент и укладывал под крыло самолёта. Он меня жалел, говорил, что я похож на его сына Васю, который остался в городе Гродно, у немцев.

Три дня мы ехали на платформе с лётчиком. На станциях я всё глядел, не стоит ли на путях наш школьный эшелон. Мне казалось, вот-вот мы догоним его. Но на четвёртый день Василий Васильевич вернулся от начальника поезда и объявил мне, что в военное время надо быть готовым ко всяким неожиданностям. Состав наш, оказывается, послезавтра вместо Вологды прибудет в город Горький.

Я почувствовал, что у меня затряслись губы.

— В Горький… А как же я? Тогда мне лучше в Ленинград вернуться…

— Ленинград мы не сдадим, — ответил лётчик. И, немного помолчав, прибавил тихо: — Но положение грозное. Враг все дороги отрезал. Окружён Ленинград. Ваш эшелон, должно быть, последним вырвался. Фашисты щадить город не станут — знаешь их! Не напрасно вас, ребят, торопили, старались прежде самых дорогих грузов вывезти — эвакуировать. Ну, а кто остался там, много горя хлебнёт. Вот какое дело… А ты, Юлька, помни: настоящего капитана узнают во время бури! В беде голову выше поднимай. Есть? Точно?

С Василием Васильевичем я готов был ехать куда угодно, хоть на фронт. Пожалуйста. А одному… сами понимаете. Но я сдержался и слезинки не выронил. Подумал про Васю, сына лётчика. Каково ему у фашистов, в городе Гродно? Значит, надо и мне терпеть. И я ответил лётчику:

— Есть держать голову выше…

Хотя мне очень хотелось попросить его не ссаживать меня в Горьком, а взять с собой.

Я никогда не был трусом. Мама даже считала, что я чересчур самостоятельный. Я один ходил в музеи, взбирался по лестницам на Исаакиевский собор и на речном трамвае ездил к ребятам на дачу. Но, признаюсь, в тот день я струсил.

Я стоял на высоком железнодорожном мосту в Горьком и глядел вниз. Под мостом по рельсам катились вагоны, шли товарные эшелоны.

В руках у меня был холщовый мешочек. В нем лежали сухари, булка, кусок сала и луковица. Всё это дал мне на прощание лётчик. Мы только, что расстались с ним. Он ссадил меня с платформы, отвёл на перрон, к самой лестнице. Прощаясь, Василий Васильевич велел мне идти прямо к комиссару. Сказал даже, на какую улицу идти… Она тут же, рядом с вокзалом. Но всё это я сразу забыл, хотя Василий Васильевич и заставил меня три раза подряд повторить. И, стоя на мосту, как ни старался, я не мог вспомнить, к какому комиссару велел идти лётчик: к военному, городскому, вокзальному?

Утро было холодное. Небо в серых облаках. Дул ветер, и мне в лицо брызгали капли редкого дождя. По лестнице густой толпой двигались люди с узлами, мешками, корзинами. Толпа толкала меня, и ноги мои сами шли по железной лестнице вниз, в город.

— Это Горький? — спрашивал я.

И мне отвечали озабоченно, не останавливаясь: