Антонина Ленкова - Это было на Ульяновской

— Куда ты, мам, все ходишь? Увидит полицай Костя и снова в тюрьму отведет.

— Не боюсь я этого подонка. И ты не бойся. Нельзя сейчас по домам отсиживаться — столько горя у людей, столько трудностей, помогать друг дружке надо.

— И я хочу помогать. Возьми меня с собой, я ведь уже большая!

— Мала ты еще, — хмурилась мать. — И так повидала больше, чем тебе полагается.

И, как год назад, уходя, строго наказывала:

— Смотри, доченька, из дому никуда!

И снова девочка надолго оставалась наедине со своими думами. Какая-то ненастоящая жизнь, когда фашисты. Никто не заботится, чтобы в магазинах был хлеб. Она уже забыла, какое бывает молоко. И сахару нет. Идет зима, а где брать дрова? Керосину тоже нету. Обувка вся сносилась, платье разлезлось. Она в первый раз такое видела — берешь в руки, а нитки сами во все стороны расползаются. Пальтишко носит Толикино. А мама ходит в Колиной куртке и, когда надевает ее, всегда отворачивается, чтобы она, Валя, не видела слез. А ей самой так всех жалко, что день и ночь ревела бы. Да что толку? Правильно Яшка говорил, что Москва слезам не верит. Это когда тетя Ксеня его в колхоз провожала и плакала. Ей не плакать надо было, а радоваться. Затащили бы его в тот двор вместе со всеми — и прощай. А так живой, может… Все теперь запираются, даже Ольга Федоровна. Нина куда-то подевалась. Лилька говорит, Ольга Федоровна ее прячет, чтобы в Германию не угнали. Придумали тоже — в Германию людей увозить насильно. Никакого закона на них нет, на этих фашистов. Школы не работают, а им хоть бы что. Мама говорит, что это распоследнее дело, когда дети не учатся. А есть как хочется — аж в глазах темнеет! Вчера мама какую-то бурду сварила. Суп это, говорит, а какой уж там суп, даже без соли. Одна мутная водичка. За стакан соли на базаре, говорят, сто рублей платить надо. А где их взять? Что ли на фашистов работать?.. А до войны все было. Солью даже улицы посыпали в гололед, чтоб люди не падали. Мама, правда, говорила, что это непорядок, но разве порядок, когда ее совсем нет? На днях она хлеб принесла. Горький, дымом пахнет. Ругалась на фашистов, что нашу золотую донскую пшеницу вагонами в свою Германию вывозят, а нашим разрешают делать муку только из горелого зерна. Ишь какие!

Всё хвалятся, что нас победят, а у самих ничегошеньки не получается. И не получится. Мы победим. Про это все говорят, она сама это понимает, потому что кто же на такую жизнь согласится?

Жизнь и в самом деле становилась невыносимой, особенно с наступлением холодов. Закутанные в лохмотья дети и старики рылись в помойках, подбирая остатки пищи, которые выбрасывали из солдатских столовых. Было счастьем найти картофельную кожуру. Дома ее бережно промывали, пропускали через мясорубку и смешивали с отрубями. Люди так и не придумали названия блюду, которое из такого «теста» получалось. Но если подсолить, есть можно. А если соли нет?

Как-то пронесся слух, что у одного причала лежит куча соли, накрытая брезентом. К набережной устремилась делая толпа, но тут же рассеялась: соль была под охраной. С того дня, едва на город опускались сумерки, в развалинах, которых так много было у набережной, затаивались люди, чаще всего мальчишки, и зорко следили за часовым. Когда тому становилось невмоготу от холода, он уходил греться в будку. И в ту же секунду десятки темных фигур стремглав бросались к цели. Но не успевали они приподнять край тяжелого, заледеневшего брезента, как распахивалась дверь, слышались немецкие ругательства, раздавались выстрелы. Горсть соли могла стоить человеку жизни.

Да, тяжкой была жизнь в оккупированном Ростове. Всякая нечисть вылезла наружу, нацепила полицейские повязки. Стараясь выслужиться перед новой властью, рыскали эти ничтожные людишки по дворам, выспрашивая, высматривая, вынюхивая. Их было мало, но они были — всякие пьянчужки, уголовники, а то и затаившиеся до времени откровенные враги Советской власти. Мы не имеем права забывать об этом. Называть их людьми? Нет, они были презренными выродками.

А люди — настоящие люди — сражались против фашистов. Сражались всюду: на фронте, в глубоком тылу, на временно оккупированной территории.

В Ростове-на-Дону действовало несколько подпольных групп. Самой крупной из них командовал Михаил Михайлович Трифонов-Югов, советский офицер, коммунист, патриот.

Подпольщики не давали покоя фашистам ни днем ни ночью: вспыхивали бензобаки, взлетали на воздух склады с оружием и боеприпасами, оседали на проколотых шинах автомобили, горсть песка выводила из строя танковые моторы. Подпольщики, специально поступившие работать на обувную фабрику, ухитрялись обливать кислотой целые штабеля кожи, из которой фашисты намеревались шить сапоги для своих солдат. Юговцы, работавшие в комендатуре, доставали бланки пропусков; врачи Ломова и Котти, рискуя жизнью, выдавали молодым ростовчанам справки о плохом состоянии здоровья, чтобы спасти их от угона в Германию. Пробравшись на работу в столовые, подпольщики снабжали продуктами семьи бойцов Красной Армии.

На всю жизнь сохранили люди благодарную память о подвиге ростовских медиков. Напугав фашистов опасностью эпидемии, они добились разрешения открыть больницы для гражданского населения. Работали день и ночь, ухитрялись в нечеловеческих условиях излечивать самые сложные заболевания.

Ночами просиживали врачи, сочиняя истории болезней на тех, кого лечили от запущенных огнестрельных ран. Таких было много — скрывавшихся в домах ростовчан защитников города, беглецов из концлагерей, раненых, но избежавших ареста подпольщиков.

В одну из таких больниц, расположенную на Кировском проспекте, привела однажды Мария Андреевна Пронина старшего лейтенанта Михаила Батыркина, которого прятала в своем доме с того, памятного всем жителям улицы, июльского дня. У него извлекли из плеча пулю, залечили рану на голове. И еще одна ложная история болезни пополнила больничную картотеку…

Излечив раненого, врачи делали все возможное и невозможное, чтобы снабдить человека документами. Тогда ему можно было свободно передвигаться. Он мог добраться до линии фронта и вновь влиться в ряды защитников Родины. Или отыскать партизанский отряд. Или создать его сам.

Но снабдить документами всех, кто в этом нуждался, было невозможно, нуждались в них многие. Теперь, когда наши войска, окружив под Сталинградом хваленую 6-ю немецкую армию, неудержимо шли на запад, пленники фашистских лагерей использовали малейшую возможность для побега.

Однако убежать — еще не значило оказаться на свободе. В наводненном фашистами городе нужно было иметь надежное убежище. Вот почему так пристально вглядывались узники в лица женщин, с утра толпившихся у ворот лагеря. Они приходили, чтобы передать пленным хоть немного еды, шепнуть ободряющее слово, а если удастся, сделать и большее — попросить, чтобы отпустили «мужа» или «сына»… Теперь, когда стало ясно, что наших уже не остановить, полицаи стали куда добрее.