Зиновий Давыдов - Из Гощи гость

— Пошел, пошел! — заплевался гугнивый. — Ишь ты!.. Сам вот алтына не стоишь, раскоряка, а сукман напялил рублевый. Смеешь ли, плут, ходить в цветном платье? Откудова он у тебя, сукман такой? Ну-ка молви!

У Акиллы — усы дыбом, но он не стал отругиваться и отошел. Прошел по щепетинному ряду и пропал. А гугнивый вытянул после того из короба, из-под мотков и шнурков, бумажный лист. Развернул: черны чернила, кудряво письмо. Глянул в лист и щепетинник, ничего не выглядел.

Проходил поп, стал читать лист:

— «Мы, великий государь, на православном престоле прародителей наших, великих государей царей российских, по своему царскому милосердному обычаю, всех вас пожалуем: и вам, боярам нашим, честь и повышение учиним, вотчинами вашими прежними вас пожалуем, к тому и еще прибавим и в чести вас держать будем; а вас, дворян и приказных людей, в нашей царской милости держати хотим; а вас, торговых людей всего Московского государства, пожалуем — в пошлинах и в податях велим во льготе и в облегчении учинить…»

— В облегчении! — воскликнул щепетинник.

— В облегчении, — ответил поп.

— И во льготе?

— И во льготе ж.

— Читай дале, батька.

— «И вас, черных людей, — продолжал поп, — и все православное христианство учиним в тишине и в покое и во благоденственном житии».

— Житии! — закипятился гугнивый.

— Житии ж, — повторил поп.

— Читай дале.

Поп откашлялся, протер глаза и пошел опять водить перстом по бумаге:

— «А что до сих пор вы, бояре наши и воеводы и всякие служилые люди, стояли против нас, то чинили лихое то дело по неведению, и мы в том на вас нашего гнева и опалы не держим и пишем к вам, не хотя видети в христианстве кроворазлития и жалея вас и о душах ваших, чтоб вы в своих винах добили челом и милости просили у нашего царского величества, государя царя и великого князя Ди… Ди…»

Поморгал поп глазами, снова потер их кулаком…

— «Ди… Ди…»

— Чего, батька, споткнулся, воза не сдвинешь? — наклонился к нему щепетинник. — Читай дале лист!

— Знамо дело, вычитывай, — поддакнул и гугнивый.

— «Великого князя… Димитрия Ивановича», — выдавил наконец из себя поп, и руки у него задрожали, белей листа стало попово лицо.

И щепетинник побелел, и у портного мастера гугнивого бороденка прыгает.

— Не прознали б, — щелкает зубами щепетинник.

— Не проведали б, — гугнит портной.

— Подноготную… — дрожит щепетинник.

— Сущую с гущею… — трясется поп.

А раскоряку в красном сукмане, что терся тут возле щепетинникого короба, — где его теперь сыщешь? Пока читал поп портному с щепетинником лист, пока тряслись они от страху и охали от беды неминучей, забрел Акилла в Китай-город, к лавкам мясным, и пошел вдоль лавок в тяжелом духу и собачьей кутерьме. Шел, шел да и зашел в шалаш; покопался в требухах, в гусиных лапках и рубце бычьем, вытащил из-под сукмана мошну и купил бараньих кишок на грош. Потом на перекрестке сел наземь и стал кишки перебирать. Подбросил кишки раз — пали они крестом; подбросил в другой — кучкой улеглись. И возле Акиллы уже не два человека, не пять, не десять — великое сборище людей столпилось вокруг красного сукмана; наклонились, переглядываются, перешептываются…

— Ведун?..

— Знахарь?..

— Гляди-ко, на кишках гадает.

— Ох, ох! Последние времена.

— Светопреставление…

— Дед!

— Ась?

— Чего кишка кажет? Добро али лихо кажет кишка?

Акилла подбросил кишки, пали они каким-то узором замысловатым.

— Добро, сынок, добро кажет кишка, — молвил Акилла. — Будет скоро на Москве перемена и всем православным христианам полегчение.

— Полегчение, говорит, будет, — зашелестело в толпе.

— Перемена…

— Вижу я великую рать, — наклонился Акилла к кишкам. — Не счесть полков; пушек — тьмы тем; стрельцов войско, ногаев орда; казаки донские, казаки волжские, запорожцы…

Акилла сгреб в горсть кишки, подбросил их и снова склонился к ним.

— Идет та рать на Рыльск, на Севск, Кромы прошла, на Орел идет…

В толпе со страху завыла было какая-то женщина, подхватила другая, но на них зашипели, зашикали, живо заткнули им рты. А «ведун» в красном сукмане продолжал, копаясь пальцами в разбросанной по земле требушине:

— И куда придет та рать, там звон, и гульба, и пир горой, и всем православным христианам радость. А во главе рати той стоит прирожденный царь Димитрий Иванович, Иваново племя. И простые люди преклоняются перед ним, и он им говорит: от всего-де вас избавлю; станете жить беспошлинно и без дани, и ни от кого вам обиды не будет.

Акилла поднял голову и увидел себя в плотном кольце дугою согнутых тел. Тогда он, не глядя уже на кишки, только сверкнув глазами из-под сивых бровей, молвил:

— Считали его, государя, будто в Угличе убитым, будто его и похоронили там в церкви у Спаса; ан то враки и ложь от изменников и лиходеев.

Акилла подобрал свои клюшки, поднялся с земли и протиснулся сквозь оцепенелую толпу, не спускавшую глаз с кишок: в мусоре и прахе они, подобно змеям на солнце, раскинулись у дороги.

За мясными лавками, в месте глухом, почудился Акилле чей-то шаг, ровный, тяжелый, все ближе… Старик обернулся. Прямо на него шел плосколицый, пегобородый жердила, шел и скалил длинные, желтые, как у лошади, зубы.

Акилла завертелся, где стоял, замахал клюшками своими, а плосколицый уже был подле. Он хватил Акиллу кулаком под загорбок и поволок по порожнему месту обратно к лавкам. Акилла забился в его руках, еле выбился, и стали они друг против друга, бледные, потные, злые.

— Чего надобно тебе от меня, мужик? — молвил, едва отдышавшись, Акилла.

— Тебя мне и надобно, — забухало, как из бочки пустой, толстым голосом Акилле в ответ.

— Для чего занадобился я тебе так? Под загорбок хватаешь, волокешь невесть куды… Гнил бы ты до сих пор на колу, коли б не его царская милость… Али запамятовал ты Путивль? Царя Димитрия милостивый суд?

— Кой он Димитрий! Вор, расстрига, Гришка Отрепьев… И ты вор.

У Акиллы перетянуло горло точно петлей.

— Бога ты побойся! — стал хрипеть он. — О душе своей подумай, иуда… Чай, глазами своими видел, ушами своими слышал…

— Не видел, не слышал, — замотал бородою толстоголосый. — Боярское это дело, а мы — нищая братья: у нас кто ни поп, тот нам и батька; на чьем пиру гульба, тому и в гусли гудьба. Не хочу ярыжных [51] Ярыжный — низший служитель приказа, исполняющий полицейские функции в Российском государстве XVI−XVII вв. кликать; и сам тебя доведу куда надо; от меня тебе не уйти все едино.

— Кличь ярыжных, иуда! — задыхался Акилла. — Кличь ярыжных, волчья шкура!..

— За голову твою обещано пять рублев, — стал объяснять толстоголосый. — А коли живьем доведу, то и все десять в мошне моей будут. Для чего же мне царское жалованье с ярыжными делить! И сам доведу…