Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

На рассвете повеяло сыростью. Широкая улица стала как будто еще просторнее. И осторожным сделался шорох бухты, и отдалился рокот моря…

Марья Белянкина, жена матроса с корабля «Императрица Мария», проснулась в кухоньке у себя и сразу крикнула:

— Мишук, вставай!

Но из-за дощатой перегородки послышалось только:

— Мммм, пффф…

— Мишук, пора! — снова крикнула мать из кухни.

И опять вместо ответа:

— Ммм, пффф…

«Пускай еще поспит, — решила Марья. — Вчера вон и легли только в полночь, в амбарушке как раз первые петухи пропели. Да и сейчас времени много ль: солнышко еще не гуляет и за Черной речкой».

Часов у Белянкиных не было. Впрочем, часы в ту пору водились только у бар да у купцов. В Севастополе на Городской стороне карманными часами щеголяли морские офицеры. А Корабельная слободка в том же Севастополе вся населена была одними матросами да еще парусными мастерами и работницами с сухарного завода. На всю слободку часы были у одного лишь дедушки Перепетуя, серебряные часы, старые, как сам Перепетуй, и пузатые, как луковица. Носил их дедушка в жилетном кармане на волосяной цепочке.

Дедушку Перепетуя звали так не в лицо, а только за глаза. При встрече с дедушкой его величали Петром Иринеичем. Кличку свою Петр Иринеич получил давно, еще тогда, когда работал на телеграфной вышке морской библиотеки в Севастополе. Еще в то время он сбил у себя на дворе из разных обрезков крохотный сарайчик и стал там мастерить какой-то загадочный прибор. Слободские ребята, когда проходили мимо домика Петра Иринеича, только и слышали: «тюк-тюк. тюк-тюк».

Когда Петра Иринеича спрашивали, что же такое творит он у себя в сарайчике, Петр Иринеич лукаво улыбался. Но однажды, когда Петр Иринеич подгулял на свадьбе у сына, то на прямо поставленный вопрос ответил прямо: дескать, хочет он изобрести такой прибор, называется по-латыни перпетуум-мобиле — вечное движение; еще месяц либо два месяца — и машина готова; будет она работать без пара и безо всего, сама по себе.

И вышел у Петра Иринеича тогда на свадьбе спор с молодым моряком лейтенантом Нахимовым. Лейтенант Нахимов сказал, что такая машина, вечный двигатель, невозможна. Это было бы против законов физики, если бы машина сама по себе развивала движение. И давно уже доказано наукой, что это самое перпетуум-мобиле просто мечта, которой не суждено осуществиться.

Очень обиделся тогда Петр Иринеич на молодого лейтенанта. Даже домой хотел уйти. Старика насилу успокоили, снова усадили за стол и налили ему большой стакан красного вина. С этого вечера и стали в Корабельной слободке называть Петра Иринеича с его перпетуум-мобиле — дедушкой Перепетуем.

Много лет прошло с тех пор. Лейтенант Нахимов оказался прав: никакого перпетуум-мобиле у Петра Иринеича не получилось. Петр Иринеич давно бросил эту затею, но осталась за ним его кличка: дедушка Перепетуй. А лейтенант Нахимов все плавал и плавал на кораблях Черноморского флота, и с турками сражался, и стал за эти годы знаменитым адмиралом…

Марья Белянкина увидела в раскрытое окошко, что солнце уже перевалило через речку и пошло по кругу, незаметно подбираясь с востока на юг. А из-за угла в конце улицы показался тем временем Петр Иринеич — дедушка Перепетуй.

«Вот славно, — решила Марья: — сейчас узнаю в точности, много ли времени набежало. Перепетуй на часы посмотрит и скажет».

Но дедушка Перепетуй подвигался медленно. Он шел в теплом сюртуке, на голове у него был стеганный на вате картуз, опирался дедушка на кизиловую палку. И все время останавливался, потому что из всех окон по пути высовывались женщины и спрашивали у дедушки, который час. И дедушка всякий раз расстегивал сюртук, доставал часы из жилетного кармана и всем называв точное время. Кроме того, за дедушкой Перепетуем бежали ребятишки и тоже спрашивали, сколько времени, и просили, чтобы дедушка дал им послушать, как тикают часы. Дедушка Перепетуй никому не отказывал, и ребята по очереди приникали ухом к часам. Затаив дыхание, они слушали, как что-то бьется там внутри, точно синичка в клетке. И так вот, останавливаясь, здороваясь с каждым и каждому отвечая, добрел наконец дедушка до хатенки Елисея Белянкина, на взгорке над бухтой.

— Петр Иринеич, не взыщи, дедушка! — крикнула ему Марья Белянкина в раскрытое окошко. — Спросить бы тебя: времени много ль набежало?

— Время теперь сорок шесть минут пятого, — сказал дедушка Перепетуй, взглянув на часы. — Ты что же это, Маша? Выход в море в шесть часов указан. Елисей-то твой на корабле?

— И-и, родимый, он еще о полуночи на корабль побежал, как только Мишука уложила. Пойду будить малого: того гляди, на пристань опоздаешь.

— Поднимай малого, — сказал дедушка Перепетуй и пошел дальше по направлению к Южной бухте.

А Марья из кухоньки тотчас же снова крикнула за перегородку:

— Мишук, вставай!

И опять услышала:

— Ммм, пффф…

Тогда она подбежала к Мишуку и сдернула с него одеяло.

Мишук удивленно открыл глаза. Заметив синий шелковый платок на матери, он сразу вспомнил, что сегодня семнадцатое число и месяц сентябрь 1853 года. И что сегодня ровно в шесть утра эскадра адмирала Нахимова уходит в море.

Как мяч, подскочил Мишук на лавке, на своем войлочном тюфячке. Парнишка в один миг натянул парусиновые штаны и побежал к глиняному рукомойнику под старым тополем. Вода в рукомойнике с ночи была еще студена. Мишук фыркал от удовольствия, освежая себе лицо и голову. Мать ждала, пока он проглотит кусок хлеба и запьет его парным козьим молоком. И с этим Мишук управился тоже в два счета. Потом Марья нацепила на дверь замок, Мишук тем временем прикрыл ворота, и оба вышли на улицу.

А на улице людей было полно. Все шли на Городскую сторону, к Графской пристани, проводить в плавание кто отца, кто мужа, кто брата. Обгоняя других, к бухте бежала девушка в ситцевом платке, который едва прикрывал ее русые косы.

— Погоди, Дашенька! — крикнула ей Марья. — Погоди уж, вместе идем. Дарёнка!

Но девушка только руками взмахнула:

— Ой, бегу… Марья Терентьевна, бегу…

И побежала дальше.

Тогда и Марья с Мишуком прибавили шагу и живо добрались до Театральной площади.

На Театральной площади у фонтана стоял в кожаной каске полицейский пристав Дворецкий и, страшно вращая глазами, грозил направо и налево толстым указательным пальцем. Марья и Мишук налетели на него и сразу шарахнулись в сторону. Пристав и Мишуку хотел погрозить пальцем, но вдруг вскинул руку под козырек, выкатил грудь колесом и словно окаменел на месте.

Открытая коляска, обитая внутри малиновым бархатом, вырвалась на площадь и, перерезав ее, понеслась вниз по Екатерининской улице. Мишук успел разглядеть светлейшего князя Меншикова, командующего Крымской армией. Меншиков сидел в коляске, откинувшись на подушки; лицо у него было желто и сморщено, как высохший лимон; седые усы обвисли. А позади коляски скакал казачий конвой в синих чекменях [1] Чекмень — короткий кафтан в талию. и черных смушковых шапках.