Зиновий Давыдов - Из Гощи гость

— Батюшка, царь истинный! — взывал толстоголосый, дергая головою.

— Не вели казнить, вели миловать! — тянул в лад толстоголосому поползень.

— За упокой твоих родителей…

— За здоровье твое царское…

— За державу твою некрушимую…

— Супостатов одоление…

— По вере поборец…

— Надёжа…

— Свет…

— Собачьи вы дети, — вскричал Отрепьев, — свиные родичи! На рынке утром был я вам не царь, а Григорий Отрепьев!.. Был я Чудова монастыря дьякон!.. Был я и звездочет, и чернокнижник, и лютый волхв. А теперь пригнали вас в палату на аркане, так сразу признали во мне царя!.. Чудно!

— Было мне видение, — молвил толстоголосый, поднявши туловище свое с полу и став снова на колени перед Отрепьевым. — Было мне видение, как заарканили меня в рынке и поволокли наверх. Думаю, смерть моя пришла, преставиться время. И стал я в себе как бы ужасен весьма. Слышу помалу как бы некий голос над собою…

— Вракаешь ты, Прохор.

Но толстоголосый продолжал, не останавливаясь:

— И думаю я: пора моя преставиться; се ныне приемлю заневинно мученический венец.

— Вракаешь ты.

— И се слышу голос: Прохор, то царь истинный; поди и поведай православным христианам.

— Вракаешь ты, Прохор. Не было тебе видения никакого. Измыслил ты это злохитростным твоим лукавством. Как был я Григорий Отрепьев, Чудова монастыря дьякон, так и остался. Поди и поведай о том православным христианам, после того как палач, оставив тебе язык, вырвет тебе ноздри да уши твои шпиковские окаянные отрежет. А царских очей не увидишь ты никогда, хоть утопись, хоть удавись, пес, жаба, ведьмак, козел смрадный, латынская вера, вот тебе, вот тебе!.. — И Отрепьев, сложив кукишем кулак свой, стал тыкать им в толстоголосого, в приплюснутый его нос.

Толстоголосый совсем ошалел. Ничего не понимая, он только тряс бородой да скалил лошадиные зубы свои, пока не приметил одетого по-гусарски человека, севшего на лавку рядом с воеводой, на место Отрепьева, ставшего подле. В толпе мгновенно умолкли пересмешки, и, словно ветер в листве прошуршал, прошел шепот кругом:

— Царевич… Царевич… Смеется… Веселый…

Димитрия и впрямь развеселила комедия, сыгранная Отрепьевым, ловким на такие штуки. Хитрый монах не только одурачил при всем честном народе обоих этих смутьянов, но и еще раз опроверг пущенную Годуновым басню о тожестве Димитрия и Григория Отрепьева. «Прогнать их взашей, — думал Димитрий, — пусть-ка теперь, по рынкам скитаючись, раззванивают, кто Гришка Отрепьев, кто истинно царь. На мою ж мельницу падет вода эта». И, наклонившись к воеводе, он стал шептать ему что-то на ухо. Воевода улыбнулся, кивнул головой и поднялся с места.

— Кланяйтесь земно великому государю, — указал он на Димитрия толстоголосому с калечкой, которые злобно зашипели на Отрепьева, поняв наконец, в какой просак они попали. — Целуйте ноги великому государю, — продолжал возглашать воевода. — По неизреченной милости своей и в память родителя своего, благоверного и великого государя Ивана Васильевича, пожаловал вас великий государь Димитрий Иванович: повелел вас не в тюрьму метать, не пыткой пытать, не казнью казнить…

Толстоголосый заржал от радости, взвизгнул поползень, и оба ухватились за Димитриевы сапоги.

— И вы, — продолжал воевода, — нищая братия, попомнив неизреченную царскую милость, ходили бы по рынкам, и по дорогам, и по селениям и оповещали всех христиан православных, что Димитрий Иванович есть истинно царь, царь прирожденный, Иванова племени.

Толстоголосый вспрянул на ноги и метнулся к дверям, И поползень туда же — резво замолотил колодками своими по кирпичному полу. Но вдруг на середину палаты выскочил пан Феликс. Он вцепился толстоголосому в ворот и потащил его на свет, к окошку.

— То так, то так, то та-а-ак!.. — заквакал шляхтич. — Опознал я тебя, братику, напоследок. Ходи же сюда, ходи сюда!..

— Да ты, полях, с ума сбрел?.. — барахтался в руках пана Феликса Толстоголосый.

— Я сбрел?.. Ты сбрел! — стал теребить пан Феликс толстоголосого, приговаривая: — Негодник… плут… бездельник… висельник… Для чего тебе было вчера ночью… топать от корчмы за мною?.. Ну! Молви, бродяга!

— Когда ночью? — взвопил Толстоголосый. — Я утром только-только в Путивль прибрел. Сироты мы, нищая братия. Пусти ты меня!

— Когда пан царь тебя пустил, то и я тебя пущу, — немилосердно тряс пан Феликс за ворот толстоголосого сироту. — Когда пан царь смиловался над тобой, то и я смилуюсь над тобой…

И пан Феликс потащил толстоголосого на крыльцо. Никто и вякнуть не успел, как по наружной лестнице загрохотало что-то, и запыхавшийся пан Феликс показался опять в раскрытой настежь двери.

Тогда пришел черед Отрепьева. В досаде, что не удалось ему поквитаться с толстоголосым до конца, он обрушил свой гнев на безногого поползня, тщетно пытавшегося на колодках своих пробраться к выходу. Черноризец выудил калечку откуда-то снизу, из-под ног стоявшей плотною стеною толпы, поднял на руки и, держа его высоко над головой своей, вынес на крыльцо.

— Праведник, сколь бы ни был он гоним, но всегда процветет, — возгласил на крыльце дьякон. — А ты, упырь, ползи ужом, катись ежом.

И он низверг поползня вниз, в кучу снега, которую нагребли дворники, расчищая к хоромам тропу.

Высыпавший из палаты народ увидел поползня, барахтавшегося в снежной куче. Он и сам стал похож на снежный ком, поползень безногий, когда выбрался наконец из кучи той. Комом же покатился он по двору и по улице, докатился до насыпи и скатился с насыпи дальше, вниз. Там он и прошмыгнул через какую-то щель, и больше ни его, ни толстоголосого никто не видывал в Путивле.

— Неведомо, откуда пришли, — говорили о них в народе, — демоны знают, в какой скважине и ухоронились.

На исходе ночь. В небе звезды померкли. На зимней заре стал вычерчиваться острый тын вокруг воеводского двора. Тихо… Только лошадь с торбой на храпе перетирает с хрустом на зубах своих овес да свистит носом малый, зарывшийся на розвальнях в сено. А наверху, в воеводских хоромах — должно быть, в ставне оконном, — глазок; в глазке — огонек.

Димитрий, взъерошенный, недоспавший, в накинутой поверх исподников комнатной шубе, сидит на скамье, убрав и ноги под шубу, на красную бархатную перинку.

— Бились мы с тобой по рукам, Акилла?.. — говорит зевая Димитрий.

— Бились, государь, — отвечает сурово Акилла, навалившись одной рукой на клюшку, а другою поправляя кушак поверх красного сукмана [46] Сукман — название различных типов одежды у славянских народов: в основном, это верхняя мужская распашная одежда из домотканого сукна типа сермяги. .

— Обещались мы польготить черному люду… А и ты обещался нам служить и прямить.