Георгий Струмский - Наско-Почемучка

Дед Стойне почесал в затылке и задумчиво попыхтел трубкой. Лицо его окуталось дымом.

— Самый старый, говорите? Нет, ребятки, ошиблись. Самый старый был мой дед. Да и то я не уверен — дед мне говорил, что его дед был ещё старше. — Мне показалось, что за трубочным дымом дед Стойне хитро улыбается. — Так что ничем не могу вам помочь, — вскинул он свои белоснежные брови; лоб его покрылся бесчисленными тёмными морщинками. — Вот если хотите знать, какая самая короткая сказка, я вам её расскажу.

— Самая короткая? — навострил уши Наско.

— Самая короткая, — подтвердил старик.

И, не дожидаясь нашей просьбы, начал рассказывать: «Жила-была бабка. У неё была внучка. Бабка внучке купила порося. Вот и сказка вся».

Дед Стойне угостил нас черносливом. Потом попытался позабавить нас загадками. Потом помолчал, пососал трубку, глубоко вздохнул и встал.

— Чего приуныли? Ну, раз уж вы говорите, самый старый да самый старый, покажу я вам одну штуку.

Он кряхтя распрямился, направился в угол к пёстро расписанному сундуку и наклонился над ним. Крышка скрипнула протяжно и жалобно. Запахло лавандой.

Мы с Наско едва усидели на своих табуреточках. Так и хотелось соскочить с них, чтобы заглянуть поверх согнутой спины деда в скрипящий таинственный сундук.

Наконец дед Стойне обернулся и направился к нам, кашляя.

— Вот что откопал на поле дед моего деда. Самая старая сабля. Может быть, ещё принадлежала она и самому Шишману.

Сабля блеснула в его подрагивающих руках и опустилась на наши протянутые ладони. Тонкое остриё блеснуло огоньком.

— В наших краях много сражался царь Шишман [2] Шишман — болгарский царь, во время царствования которого, в XIV веке, Болгария попадает под турецкое иго. . Говорят, что там, где упала с его плеч царская багряница, стало село Багрянцы. А там, где убили его коня, стало село Конево. А там, где был самый жаркий бой, возникло село Шишковцы.

Рукоятка сабли грела мне ладонь, она была тёплой, как будто только что, а не несколько веков назад сжимала её человеческая рука.

Совсем стемнело, когда дед Стойне проводил нас до дверей и почти насильно сунул каждому в карман по два больших яблока.

Река светилась во мраке, как брошенная сабля. Окна в ближайших домах поблёскивали, как лукавые глаза деда.

— Приходите ко мне ещё! — крикнул он нам вслед. — Жаль, что я не сумел показать вам самого старого человека. Зато я-то доволен, что узнал самых симпатичных мальчишек в деревне.

С некоторых пор моего друга Наско волнует одна сложная проблема: он хочет стать невидимым.

Когда впервые Наско поделился со мной этой идеей, она показалась мне несерьёзной и даже попросту смешной.

Как это так — стать невидимым?

Чем заниматься пустыми делами, лучше побыстрее собрать запчасти для походной рации, которую мы мастерим вот уже два месяца у нас во дворе под навесом.

Наско всё это выслушивал молча. Его не задевали мои шуточки. Не трогали и мои упрёки.

Только один раз огрызнулся:

— Как это — незачем становиться невидимыми? Какое же это «пустое дело»? Сам Васил Левски [3] Васил Левски (1837–1873) — один из самых бесстрашных борцов против турецкого владычества в Болгарии, за «чистую и святую республику». Его называют «Апостолом свободы». говорил о шапке-невидимке! Если бы Апостол был невидимым, никакие предатели не смогли бы его предать, никакие каратели его не схватили бы.

Ну вот, даже Левского впутал! Я уж знаю его: если какая-то мысль им овладеет, — всё, нет никакого спасения. Ни упросить его, ни запугать нельзя, ничто его не остановит.

Наско-Почемучка решил стать невидимым, и всё тут.

— Шапки-невидимки бывают только в сказках, — убеждал я его.

— Ха, «только в сказках»! — передразнивал меня Наско. — А помнишь, как летом мы не могли найти кузнечика?

— Какого кузнечика?

— На лугу. Он стрекотал где-то рядом с нами, мы его целый час искали, да так и не нашли. Значит, он был невидимкой.

— Не невидимкой, а просто он зелёный. Сливается с травой. Вот мы его и не видели. Как зелёная гусеница на зелёном листе. Или серая ящерица на камнях.

— Вот ещё! Ты что, не знаешь, что на свете есть много невидимых растений и зверей?

— Да не невидимы они, просто у них защитная окраска. Они сливаются с окружающей средой, чтобы спрятаться от своих врагов.

— Или наоборот: чтобы легче было выследить добычу, — добавил Наско. — Например, белый медведь среди снега и льда. Или царь зверей лев. Он ведь самый сильный в степях и пустынях, ему бояться некого, а шкура у него жёлтая, как песок или пожухлая от солнца трава.

— Ты говоришь, как по учебнику.

Так мы ни до чего и не договорились. А на следующий день Наско опять начал:

— Как ты думаешь, сколько живых существ может находиться на берёзе одновременно?

— Сколько? Наверное, с десяток наберётся.

— Тысячи, тысячи! — завопил Наско. — Я читал, что берёза — это настоящий небоскрёб, где живут тысячи жителей!

— Да ну?! А где же они?

— Где? — ответил Наско вопросом на вопрос. — А где миллионы насекомых, которые приходятся на каждый гектар луга? А где миллионы насекомых, живущих в садах и на полях?

— Под шапкой-невидимкой, — подыграл я Наско.

Наско не обратил на это внимания.

— Многих из них, конечно, не увидишь. Они живут под корнями, в земле, живут под корой и в древесине. Но немало насекомых живут прямо у нас на виду, и всё же мы их не видим. Потому что они действительно невидимы.

— Но ты же не желаешь быть «невидимым», как кузнечик или белый медведь. Ты хочешь стать действительно невидимым!

— Да. Как Гриффин.

Всего неделю назад мы читали роман Герберта Уэллса «Человек-невидимка».

— Жалко, что так глупо разбилась эта пробирка, — вздохнул Наско, — а то бы…

— Но Гриффин и всё, что с ним случилось, — это ведь писатель сам напридумывал.

— Знаю, что напридумывал. А всё-таки что-то в этом есть.

— Гриффин сам мог становиться невидимым, а одежда-то его была видна! — возражал я Наско. — Чтобы стать невидимым, ему надо было раздеться догола! Можешь себе представить, как ты побежишь голый по снегу и потащишь санки на горку?

— А что, могу. Было бы очень даже интересно!

Вот так всегда: уж если Наско заведётся, то его не удержишь. Через пару дней весь класс только об этом и говорил.

— Если бы я стал невидимым, — сказал я, — я бы подглядел в журнал. Интересно, какую отметку тебе поставит товарищ Николов за такое открытие.