Андрус Кивиряхк - Сирли, Сийм и секреты

Лакей в шикарной ливрее поспешил навстречу маме и отвесил глубокий поклон.

— Давно вы сюда не заглядывали, Ваше Высочество, — сказал он. — Позвольте, я приму у вас ношу.

Он взял из маминых рук пластиковый пакет с продуктами. Маме не к лицу была такая ноша, ведь на ней было новое чудесное платье, которое возникло в тот самый момент, когда она прошла через невидимую дверь. К такому бальному наряду никак не подходила сумка с продуктами!

— Как поживают высокочтимые принц и принцесса? — почтительно осведомился лакей.

— Прекрасно, — отвечала мама, поправляя перед зеркалом золотую корону, в которой сверкали драгоценные камни. — Сирли уже в четвёртый класс пойдет, а у Сийма начнётся последний год в детском садике.

Портреты Сийма и Сирли тоже висели на стенах дворца. Но их самих во дворце не было. Это был мамин дворец.

В сопровождении лакея мама прошла длинными коридорами, на стенах которых горели высокие белые свечи. Из коридоров позолоченные двери вели в мамины комнаты. В одной комнате не было ничего, кроме широченной кровати, застеленной шёлковой простыней и покрытой пуховыми подушками. В другой комнате повара сооружали высокий — до самого потолка — торт и обливали его горячим шоколадом. Мама проследовала дальше. У одной двери она остановилась и заглянула в комнату. Там было полно её старых игрушек.

— Однажды я приду и тогда осмотрю всё, — сказала мама. Лакей кивнул.

— Мы с радостью ожидаем вас.

Они пошли дальше и дошли до бального зала. Когда мама вошла, грянул оркестр. Лакей положил мамин пакет на позолоченный стул и пригласил королеву на танец.

Они танцевали, и сотни придворных кружились в танце вокруг них, все ужасно довольные, что мама их не забыла.

Сирли и Сийм сидели у подъезда на рассохшейся белой скамье и смотрели, как голуби и воробьи ищут пропитание возле мусорного контейнера. Контейнер был набит до краев всякой дрянью, она уже не умещалась в нём. Банановая кожура и обёртка из-под гамбургера с прилипшим к ней одиноким капустным листиком валялись прямо на тротуаре. Голуби и воробьи поклёвывали их, а некоторые подлетали к контейнеру и махали крыльями до тех пор, пока оттуда не вываливалась ещё какая-нибудь обёртка от мороженого или пустая сигаретная пачка. От сигаретной пачки птицам было мало толку, но обёртку от мороженого они клевали с ожесточением.

— Сирли, а у воробьёв тоже есть язык? — спросил Сийм.

Сирли нравилось, когда брат задает подобные вопросы ей, мудрой старшей сестре.

— Сейчас я тебе объясню, — начала она любезным тоном. — Слушай. У птиц есть свой язык, только мы его не понимаем. Щебет и попискивание — это и есть их язык.

— Я разве спрашивал тебя про щебет? — недовольно воскликнул Сийм. — Я спрашивал, есть ли у них язык. Такая розовая штука, которая болтается во рту. — Сийм разинул рот, чтобы непонятливая сестра сообразила, наконец, что он имеет в виду. — Вот что я спрашивал!

— Такого языка у них в самом деле нет, — ответила Сирли склочным голосом. Ей было обидно, что она не сразу поняла, о чём спрашивал Сийм. — Он у них во рту не поместился бы. Посмотри, какие у них маленькие клювики.

— Значит, они не могут лизать, — заключил Сийм. — Жаль. Подумай только, как здорово было бы, если бы к нам подошёл голубь и облизал бы нас.

— Чего тут хорошего?

— Ну как же! Посмотри, как дедушкина собака лижется — это так здорово! Так щекотно!

— Когда собака лижется — здорово, а когда голубь — нет! — возразила Сирли. — Дедушкина собака одна, а голубей посмотри сколько! Представь себе, что они все подойдут и оближут тебя. Противно!

— Не знаю, — заколебался Сийм. Но тут к нему пришла новая идея: — Но голубь мог бы лизать и на лету. Пролетит над тобой, язык высунет и оближет тебе голову!

Сирли сморщила нос и собиралась сказать, как бы голубь не сделал чего похуже, но тут из дому вышел их сосед господин Баранн. Господин Баранн был строгий пожилой мужчина, жил один, и мама с папой говорили, что господин Баранн — писатель.

— Опять всюду полно отбросов, — сердито сказал он. — Дворника надо уволить, а перед этим ещё и оштрафовать. Мусорный контейнер набит под завязку, а ему и дела нет. Где он торчит сутки напролёт и чем, в конце концов, занимается?

Господин Баранн отогнал голубей, подобрал выпавшие обёртки от мороженого и сунул их обратно в контейнер.

— Скорее уж люди могли бы облизывать бумажки, у них ведь есть язык, — сказал Сийм, задумчиво наблюдая за действиями господина Баранна.

Господин Баранн бросил на него суровый взгляд.

— Ты бы держал язык за зубами, мальчишка! — сказал он. — Вчера утром ты опять кричал в комнате — до меня все шумы доносятся. А мне работать надо. Вот так-то!

Сийм и Сирли промолчали. По правде говоря, они побаивались господина Баранна, тот всегда был таким сердитым.

— Вот я выскажу этому дворнику, что я о нём думаю, — заявил господин Баранн в заключение и с достоинством удалился.

Вместо него перед домом появилась мама. Её щеки пылали. Она казалась очень довольной собой и какой-то озорной.

— Ты намного симпатичнее, чем господин Баранн, — сказал Сийм.

— Это замечательно! — ответила мама, довольная похвалой.

И вместе с детьми ушла домой.

— Ох ты, времени-то сколько! — ужаснулся отец. — Мне нужно срочно заскочить на работу!

Он с сожалением выключил телевизор.

— Всегда самые интересные финалы оставляют напоследок, и мне всякий раз не удаётся досмотреть их до конца, — сокрушался отец.

Отец был ярым поклонником спорта, ему нравилось смотреть спортивные соревнования. Сам-то он спортом никогда не занимался; у него не было ни лыж, ни коньков, ни велосипеда, ни гантелей. Плавать он тоже не умел; на пляже вместо того, чтобы лезть в воду, валялся на песочке и слушал по радио спортивные репортажи.

— Это так естественно, — объяснял он. — Мне нравятся и фильмы из жизни животных, но это ещё не значит, что я должен быть диким зверем и скитаться по лесу.

Но никто не знал, что на самом деле отец всю жизнь мечтал о карьере спортсмена. Маленьким мальчиком он сидел у окна, смотрел, как одноклассники гоняют во дворе мяч, и думал: «Если бы я играл с ними, я так пробил бы по воротам, что вратарь вверх тормашками полетел бы!» Но так как вратарём был его близкий друг, он все-таки не присоединялся к футболистам, а ставил тарелку с супом на подоконник, смотрел игру и ел.