Айвен Саутолл - Поселок Тополи

Мать Стеллы хрипло окликнула своих детей — будь они здесь, они ее, вероятно, не услышали бы, — а потом рухнула на колени у заднего крылечка, где была разлита вода, и заплакала без слез, без звука. Силы разом ее оставили.

Миссис Робертсон, спотыкаясь, прошла мимо нее в комнаты, окликая своего младенца. Потом вернулась в кухню, впилась пальцами в дверной косяк и замерла, глубоко вдыхая жар, и дым, и острые ядовитые пары. Она была миловидная женщина, всегда аккуратная, подтянутая. Теперь от ее миловидности, аккуратности, подтянутости не осталось и следа.

— Нет их там, — сказала она, глядя сквозь сетку двери вниз, на женщину, без сил застывшую на коленях в мокром песке у крыльца.

— Они только что ушли, — сказала мать Стеллы. — Минуту назад были здесь.

— Но куда?

— Если б знать…

— А мальчик не пришел?

— Какой мальчик?

Питер бежал вверх по дороге. Как почти все худощавые люди, легкие и жилистые, он бегал очень быстро. Это многих удивляло, даже его школьного учителя, однако никаких выводов из этого его школьный учитель не сделал, потому что Питер Фэрхолл был трудный ребенок, держался особняком, вечно сидел где-нибудь в углу с книжкой.

Сейчас Питер бежал, как никогда не бегал раньше, — бежал с восторгом. Он чувствовал, хоть и не мог бы выразить это словами, что бежит к взрослой жизни, оставляя детство позади. Он ненавидел детство. Убегал от него с радостью. Он был готов доказать, что он мужчина, готов принять огненное крещение, пусть даже это будет стоить ему жизни. Цена его не смущала — только бы бабушка успела об этом узнать, только бы все узнали, что он спас ей жизнь.

Он бежал с трудом, потому что в лицо ему бил горячий воздух, и все ждал, что из дыма, как призрак, появится бабушка. Но она не появлялась. Он все приближался к концу длинного подъема, к тому гребню, что отделял тесный мирок, где жили Фэрхоллы, Бакингемы и остальные, от огромного внешнего мира. Но бабушка все не появлялась.

Он поднялся на гребень. Впереди бушевало, рвалось, неистовствовало что-то невыносимо величественное. Пожар был всего в какой-нибудь миле, может быть, даже в полумиле, но всяком случае, водохранилище его не остановило — невидимое, оно вскипало там под клубами пара, и взлетел на воздух невидимый дом Робертсонов, и невидимое жилище Коллинзов рассыпалось в прах, ушло в землю.

Пожар явился Питеру как нечто живое и злобное, как бесформенное чудовище, все время меняющееся, непостижимо огромное, бешеное чудовище, неимоверно жадное, пожирающее все вокруг без разбора, даже то, что ему не по вкусу, — сначала разжует, перемелет, а потом уж выплюнет в небо. И небо вопило от несъедобных вещей, которые пожар извергал из своей пасти, посылая им вслед яростную пену, щелкая тысячами языков, гоня перед собой все, что еще уцелело в густом зеленом лесу, — визжащих кроликов и мелких кенгуру, лесных мышей и крыс, коров и коз, пони и толстых, как свиньи, вомбатов, ящериц и змей и всяких ползучих и летучих тварей. Только не бабушку Фэрхолл.

Лорна и Грэм стояли в грязи на морковном поле, держась за руки. Это казалось вполне естественным. Им казалось, что они знакомы всю жизнь. И они знали, что будут знакомы до конца жизни, даже если жить осталось не считанные огненные минуты, а еще десятки лет.

Они стояли в жидкой грязи, отделенные полукругом поливалок от построек и высоких деревьев, глядя, как в лесу таинственно загораются огни, как пламя тут и там внезапно прорезает сумрак. А потом поливалки мало-помалу стали сдавать. Сначала иссякли те, что стояли выше по склону, потом и остальные тихо забулькали, словно устали плеваться и теперь хотят втянуть воду в себя.

— Что там случилось?

— Может, оно и к лучшему, — ответила Лорна, — Если б закипел ручей, нас бы насмерть ошпарило, — А сама подумала: «Опять папа не уследил. Оставил мотор без горючего».

Женщины заткнули пробками кухонную мойку и корыта в прачечной и открыли все краны. Не успели они это сделать, как вода перестала идти. Баки были пусты.

Они оттащили ковры подальше от дома, вниз по тропинке, туда, где уходила в землю вода из сточных труб, куда утром стекла вода из переполнившейся ванны. Веревочный коврик из прихожей, сухой и жесткий, тонкий ковер из комнаты Стиви и толстый, еще не просохший, из комнаты Стеллы. Они сложили их один на другой, облили водой из ведер, кастрюль и бидонов, которые наполнила Стелла, и забрались под эту мокрую кучу.

Питер как пьяный бежал дальше, подгоняемый бешеными порывами ветра, дувшего теперь не со стороны чудовища, заполнившего долину, не сквозь него, а навстречу ему, ветра, который родился в более прохладных краях и гнал дым, и пыль, и мусор гигантскими тучами, гигантски ми вихрями обратно в пекло, ветра, который оттягивал в сторону жар надвигающегося пекла, оттягивал дым и пары, пыль и мусор прямо вверх, в небо. Прохладный воздух и кипящий воздух сшибались с грохотом, и под этими взрывами, на обочине дороги, Питер нашел свою бабушку.

Она упала тяжело, но боли не чувствовала. Она вообще уже ничего не чувствовала, ни о чем не думала — ею овладело блаженное безразличие, полузабытье.

— Бабушка, я тут! — крикнул Питер.

Она будто не слышала.

— Бабушка, вставай! Скорее!

Она не шевельнулась.

— Бабушка! — заорал он. — Вставай!

Она посмотрела на него равнодушно, словно не узнавая, и тогда он спокойно, расчетливо шлепнул ее по щеке. Удар больно отозвался в его пальцах, в его сознании. Он будто пробудил и ее и его самого.

— Вставай! — пронзительно крикнул он.

И она встала, с трудом подняла свое грузное тело и стояла покачиваясь, пока он снова не ударил ее по щеке.

— Двигайся! — крикнул он. — Ну же, двигайся!

И, схватив ее за руку, потащил, а она пошла за ним, неохотно, как лошадь, везущая тяжелую поклажу.

Он стащил ее с дороги, поволок через канаву в колючий кустарник — акация, кизил, терновник, чертополох, осока — и через проволочную изгородь на пустое картофельное поле. Тут она снова упала, легла подрагивающей грудой, и он с бешеной решимостью поднял ее новыми пощечинами, не переставая кричать: «Нет, ты не умрешь! Не умрешь!» Он погнал ее по полю, поперек борозд, погнал как укрощенного быка, и тут на открытое поле ворвался с севера мощный, немыслимо горячий воздушный поток. Питер инстинктом почувствовал его приближение, в последнюю секунду судорожным усилием швырнул бабушку наземь, сам упал рядом, и огненный вихрь пронесся над ними.

Будь Питер по-прежнему тринадцатилетним мальчиком, он бы заплакал от боли, прожигавшей его тонкую майку, от боли и от горького разочарования: значит, они здесь умрут, никогда им больше не подняться, — отвратительное чудовище, беснующееся в долине, настигло их. Но он не заплакал, не успел, потому что с юга внезапно налетел более прохладный ветер, тоже очень горячий, но все же прохладнее, и с ревом понес обратно колкие тучи пыли и мусора.