Айвен Саутолл - Поселок Тополи

— Ничего, там пробка. — Грэм пошарил в траве, чувствуя себя дураком, и вдруг сказал: — Черт!

— Ну, что там еще?

— Нету пробки, вот что. Наверно, выскочила.

— Как она могла выскочить? Нет, честное слово…

— Горит! — взвизгнул Грэм.

Синий огонек скользнул от спиртовки вверх между камнями прямо к бутылке, которую он держал в руке, или так, по крайней мере, ему показалось. Все произошло до того быстро, что это мог быть обман зрения. С испугу Грэм отшвырнул бутылку. Из горлышка ее, как из шланга, выплеснулся огонь.

— Ой, ой! — заорал Уоллес, срывая с себя спальный мешок. — Гарри, Гарри, проснись!

Они пытались затоптать огонь, но ноги были босые, а ботинки куда-то запропастились. Они пытались задушить его спальными мешками, но он, казалось, был повсюду. Гарри никак не мог выбраться из мешка, не мог найти молнию, и несколько страшных секунд между сном и явью ему казалось, что он дома, в своей постели, и дом вокруг него охвачен пламенем. Действительность ускользала от него, он только чувствовал безумную тревогу. Грэм и Уоллес в панике метались с места на место, чуть не плача, бессмысленно бросаясь на все расширяющуюся огненную дугу. Каждый взмах их руки, казалось, раздувал пламя, гнал его дальше, подкармливал.

— Гасите его! — кричал Грэм. — Гасите!..

Темноты уже не было. Был трепещущий мир из древесных стволов и изогнутых сучьев, из камней, кустов и побегов, из криков, ветра, дыма и безумного страха. Все случилось так быстро. Это было ужасно!

— Гасите его! — орал Грэм.

Гарри вырвался из спального мешка, уже понимая, что сколько ни сбивай огонь, его не погасишь, что нужно принести воды из ручья, но у них не было ничего, кроме котелка на четыре пинты [1] Пинта — мера емкости, равная 0.56 л. .

Огонь убегал от них во все стороны, трещал в кустарнике, подгоняемый ветром, свирепо бросался ветру навстречу. Даже под ногами горело — горела трава, корни и упавшие листья, горел перегной. Огонь взлетал на деревья — горела кора, листва вспыхивала со свистом, как удары хлыста. А жара была нестерпимая — не давала дышать.

— Ничего не выходит! — крикнул Уоллес. — Что же нам делать?

Они всё сбивали, и сбивали, и сбивали огонь…

— Ужас какой! — всхлипнул Грэм. Он плакал, а этого с ним не бывало уже года четыре. — Что я наделал! Надо его потушить, надо!..

Теперь Гарри в судорожной спешке собирал их вещи. Не то чтобы он был хладнокровнее остальных, просто он яснее их понимал, к чему идет дело, понимал безнадежность их усилий, и угрозу окружения, и возможность сгореть заживо. Он все это понимал, потому что пропустил самое начало. Он не нес за это ответственности, вина была не его, и теперь, окончательно проснувшись, он все видел ясно. Он крикнул во весь голос:

— Хватайте вещи, и бежим!

Но они не услышали или не захотели услышать. Они были все черные, с израненными ногами, даже волосы у них обгорели. Они всё махали и махали, а пламя взлетало к вершинам деревьев, и не осталось уже черных теней, а только яркий свет, красный и желтый, жестокий и страшный, и гудение, вой, взрывы, и дым, дым, как горячий красный туман.

— Нет! — кричал Грэм, — Нет, нет, нет!

Потом руки его упали, он весь трясся от рыданий, и Уоллес оттащил его в сторону.

— Уолли, — рыдал он, — что я наделал!..

— Надо отсюда уходить! — крикнул Гарри. — Хватайте вещи, и бежим!

— А башмаки? — вспомнил Уоллес. — Где башмаки?

— Не знаю, не знаю…

— Надо найти башмаки.

— Нас убьют… — рыдал Грэм. — Нас за это убьют. Это страшное, ужасное преступление…

— Куда мы девали башмаки? — Уоллес бегал кругами, как слепой, сам не зная, что делает.

Все случилось так быстро, так внезапно.

— Да бегите вы наконец! — заорал Гарри.

Голос его, видимо, дошел до сознания Грэма и Уоллеса, и все трое пустились бежать, как испуганные кролики. Они бросались из стороны в сторону, прижав к себе рюкзаки и обгоревшие спальные мешки, натыкаясь на кусты, на стволы деревьев. Всюду был огонь и хаос. Огненные мечи прорезали кустарник, огонь, как бесконечная цепь, словно нарочно окружал их и опутывал или, как стена, вырастал из земли, преграждая им путь, едва они успевали высмотреть лазейку. Даже ручей не мог им помочь. Они не знали, где он. Как будто никакого ручья и не было.

— Сюда! — крикнул Гарри, — Тут дорога.

Они помчались вниз по дороге в сторону Тинли, вернее, они думали, что бегут к Тинли, но наверняка не знали. Может быть, они просто спасали свою жизнь, убегали от страха, убегали от того, что натворили.

Когда им показалось, что опасность миновала, они спрятались в кустах возле какого-то недостроенного дома. Выли сирены, там и тут зажигались огни, автомобильные фары нашаривали дорогу. Ветер доносил до них громкие крики, истерический женский плач. Грэм неудержимо рыдал.

Над головой висело красное зарево.

Тинли был расположен в предгорьях, к северо-западу от основного хребта, поселок Тополи, где у Пинкардов был загородный дом, — в Прескотском округе, в верхней части обширной долины по другую, восточную его сторону, ту, что ловила первые лучи восходящего солнца. На машине от Тинли до Тополей было миль четырнадцать, по прямой линии, через горы — не больше шести-семи.

Дорога, вдоль которой вытянулся поселок, никуда, в сущности, не вела. Она ответвлялась на восток от шоссе напротив Прескотского водохранилища и мили через две пропадала в лесу. Так обстояло дело в то знойное субботнее утро 13 января. Примерно так обстояло дело уже очень давно.

Водохранилища тут, правда, раньше не было, так же как и многих других примет, с годами ставших привычными. Дом Таннеров, самый старый из сохранившихся здесь домов, был построен в первые годы нашего века. У Таннеров росли каштаны — исполинские деревья, знакомые нескольким поколениям ребят на много миль кругом. Фэрхоллы построились в 1919 году. Хобсон заложил свой яблоневый сад в 1925-м. Коллинз основал питомник в 1937-м, а после войны в разное время появились Робертсоны, Джорджи, Пинкарды, Бакингемы. Эти семьи, их дома, их фермы, их дети были теперь главными приметами Тополей.

И дорога не всегда называлась Тополевой. Когда-то — никто не знал, когда именно, — это была тропа к хижине давнишнего поселенца. Позднее по ней ездили к золотым приискам. О приисках теперь тоже мало кто помнил. Шахты обвалились, заросли. Старожилы в молодости бросали в них сдохших лошадей, чтобы не утруждать себя рытьем глубоких ям. Но теперь во всех Тополях не было ни одной лошади, разве что пони для ребятишек, и был всего один настоящий старожил, дед Таннер. Гигантских горных тополей тоже почти не осталось. Кое-где они еще росли у дороги, возвышаясь над другими деревьями, но дни их, видимо, были сочтены. Они представляли постоянную опасность для электрических и телефонных проводов и, если бы не стойкое упрямство и не бдительность здешних жителей, уже давно были бы срублены по распоряжению не того, так другого начальства.