Леонид Жариков - Судьба Илюши Барабанова

Комсомольцы радовались: агитация против религии удавалась.

Под веселый смех толпы на площади шла распродажа «святых» реликвий.

— Продается дыхание святого Варсонофия, любителя самогону и черного кофия! — выкрикивал комсомолец, наряженный буржуем.

— Купите четыре слезки ченстоховской матки боски, — размахивал пузырьком ксендз.

— А вот шнурок от шляпы римского папы!..

Не все в толпе смеялись, глядя на комическое представление. Одни, возмущенные неслыханным богохульством, покачивали головами, другие спешили уйти от греховного зрелища. Были и такие, кто смотрел на комсомольцев с ненавистью.

Скрываясь за спинами людей, Олег Каретников шептал Полю:

— Это чудовищно! Однако надо же что-то делать, как-то ответить на это хулиганство.

Приближалась полночь, зазвенели колокола. Вокруг церквей двинулись крестные ходы с хоругвями, иконами, с пением молитв и зажженными свечами. Все сорок колоколен в городе подняли такой победно-торжествующий трезвон, что на время он заглушил голоса комсомольцев.

Враги точно этого ждали, они запели пасхальный гимн:

Вначале слышались одинокие голоса, постепенно к ним присоединились другие, и пасхальная молитва зазвучала почти угрожающе:

Комсомольцы на мгновение растерялись, но потом кто-то запел:

Сотни голосов подхватили:

Песня революции царила над бушевавшей площадью. Перед ее грозными словами, полными призыва к борьбе и свободе, пасхальный гимн сбился, потеряв свою ложную торжественность, и замолк.

Кто-то швырнул в комсомольцев галошей, и точно по сигналу отовсюду полетели в них камни. Митя спрыгнул с телеги и, увлекая за собой товарищей, устремился туда, где притаились враги. Кое-кого удалось поймать, но главные организаторы скрылись в толпе.

Карнавальная колонна в свете догорающих факелов под охраной рабочих двинулась в обратный путь. И только издали доносилась неумолкающая песня:

Пасхальные ночи почему-то всегда выпадают звездные, с аспидно-черным небом. Может быть, так лишь кажется, потому что глаза привыкают к ярким праздничным огням.

Степа шел по улице, нащупывая ногами рытвины. Он держался за плечо Илюши, чтобы не споткнуться.

Друзья негромко разговаривали между собой, смеялись, вспоминая, как на площади поп целовался с чертом, а тот подарил ему огромное пасхальное яйцо, сделанное из раскрашенного бычьего пузыря.

— Теперь никто не пойдет в церковь, правда, Степа?

— Кто знает, — отвечал Степа, как всегда с сомнением. — Может, пойдут, а может, не пойдут.

— А я спорю, что не пойдут.

— Почему?

— Как же? Глянет на икону богородицы и вспомнит Пашку Булочкина, как у него из-под юбки сапоги видны были. Смех…

— В церкви смеяться нельзя…

— Можно. Придешь в церковь, захочешь перекреститься на Иисуса Христа и вспомнишь, как он «Барыню» отплясывал, и засмеешься… Если бога нет, зачем ходить в церковь да лбом об пол стукать?

Степа помалкивал. Хоть он и смеялся во время карнавала, глядя на ряженых «святых», а нет-нет да и задумывался о чем-то своем. Наверно, нелегко ему поверить в то, что бога нет. От попов Степа отрекся, а бога все еще боится… Чтобы рассеять печальные мысли друга, Илюша решил развеселить его и предложил не снимать картонных ангельских крыльев и золотых нимбов над головой. Можно подкараулить кого-нибудь из девочек, когда они будут возвращаться из церкви, и напугать. Вот потеха будет!

Так они и сделали и в темноте в самом деле были похожи на двух ангелов.

Возле Степиного дома друзья спрятались за калитку и стали ждать.

— Тсс, тише, кто-то идет, — прошептал Илюша.

— Варька Бантикова…

Ребята выскочили из укрытия и — окаменели: к дому подходила крестная. Увидев в темноте ангелов, она попятилась и, осеняя себя крестным знамением, забормотала:

— Свят, свят!.. Да воскреснет бог!..

Ангелы не исчезали. Старуха завопила дурным голосом и бросилась прочь. Путаясь в длинной юбке, она протиснулась в калитку и мигом заперла ее изнутри на засов.

Придя в себя, Степа бросился за крестной и забарабанил в калитку.

— Это я, крестная!

Но уже слышно было, как она запирала на крючок вторую дверь.

В растерянности Степа опустился на четвереньки и, ломая на спине крылья, полез в подворотню.

Дунаевы уже вернулись из церкви, когда Илюша несмело вошел во двор.

— Где был? — спросила бабушка в упор.

— С комсомольцами ходил по городу.

— Богохульствовал?

Дядя Петя подмигнул племяннику: дескать, не бойся.

Дедушка сердился на приемыша и за столом сказал мрачно, ни к кому не обращаясь:

— Поймать бы одного да вздуть хорошенько, другим была бы наука…

Ему никто не ответил.

Комсомольский карнавал взбудоражил весь город. Обыватели и церковнослужители проклинали безбожников, грозились пожаловаться в Москву Ленину. Слыхано ли дело — надеть на Иисуса Христа валенки и заставить его плясать посреди улицы, точно это не господь бог, а самый последний мужик-пьяница. В старые времена за такое богохульство вырывали язык, сжигали живьем на кострах. Хороша же власть, которая допускает поругание веры!..

Комсомолия праздновала победу. Никогда раньше не бывало такого прилива желающих вступить в ее ряды. Казалось, поповская камарилья была положена на обе лопатки. И комсомольцы были удивлены, когда их вожаков потребовали для ответа в губкомпарт и там сделали строгое внушение.

Оказалось, что ответили церковники на антирелигиозный карнавал многолюдным крестным ходом за реку и там под пение молитвы сожгли на костре соломенные чучела представителей губкома.

Это был вызов рабоче-крестьянской власти.

В уездах и того пуще — были случаи зверских расправ. Правда, молодежь сама давала к этому повод. В одной церкви пятеро не в меру развеселившихся парней во время крестного хода сбросили с колокольни мяукающего кота, подвязанного к зонтику. Озлобленное кулачье и монахи схватили всех пятерых и поволокли к реке. Один пытался убежать, но его догнали и убили кольями на месте. Остальных скрутили проволокой, привязали тяжелый камень и столкнули с берега в реку.

Такой ценой заплатили комсомольцы за необдуманное озорство.