Кристина Гудоните - Дневник плохой девчонки

Пообедав и выпив кофе, мы опять стали репетировать «Орфея». Потом заявилась толстуха Онуте, пришла с работы. Я наконец узнала, чем она в театре занимается — оказалось, делает парики. Мы продолжали репетировать, и обе бабки просто ухохотались, глядя, как я изображаю Джейба Торренса.

Да уж, кто-кто, а этот Торренс — настоящий урод! Жадный, завистливый, какой-то медленно гниющий, всех терроризирующий грязный старикашка — как говорится, страшнее войны… Словом, гад, каких мало. А бабулька все твердила: не играй злодея, найди у Торренса какую-нибудь хорошую сторону. Сначала мне казалось, что это невозможно, там и намека нет ни на что хорошее, и я изо всех сил сопротивлялась, но когда Казимера объяснила, почему он так зол на весь мир, я сдалась… Он ведь и впрямь никому не нужен, все только и ждут его смерти… И ему уже совершенно нечего терять… Один как перст, со всех сторон затравленный, все время его обманывают… Я бы тоже их всех спалила…

Моя бабулька сегодня очень хорошо играла Леди. В одном месте — как раз перед тем, как ее застрелили, — даже расплакалась! Я чуть не упала! Мне-то нарочно заплакать никогда не удается…

Поня Казимера заподозрила у меня актерские способности! Она обняла меня и звонко чмокнула. Спросила, не думала ли я когда-нибудь стать актрисой. Фантастика! Ура!

Толстая О нуте тоже мне похлопала, а потом предложила пойти с ней завтра в театр. Сказала, смогу посмотреть, как проходит репетиция. Вот это да! Хочу-хочу-хочу!

Я осталась ночевать у бабульки, на диване в гостиной. Класс! Она разрешила мне брать почитать любые книги… Даже и не знаю, с чего начать…

Почему-то вспомнилась бабушка Эльжбета. Когда мне что-нибудь в жизни внезапно удавалось, она всегда пригорюнивалась, уходила в свою комнату и начинала тихо шмыгать носом. Я знаю, что она плакала… А мама говорила, что бабушка плачет над своей напрасно прожитой жизнью… Напрасно? Что же, получается, она была несчастной? И никогда, ни одной минуты не чувствовала себя счастливой? За всю жизнь? Казимера говорит, что вполне счастливых людей вообще не бывает, постоянно счастливы только полнейшие дураки… А сама Казимера? Она была известной артисткой. Наверное, она была счастлива, когда играла на сцене? В эти минуты?

Глаза уже слипаются… Спокойной ночи, дорогой дневник!

Сегодня встала рано — разбудил птичий щебет в ветках березы. Продрав глаза, первым делом увидела заставленные книгами полки по всем стенам и вспомнила, что осталась ночевать у бабульки в гостиной. Прислушалась… Поняла, что Онуте в кухне гремит кастрюлями и что-то тихонько напевает… Часы показывали девять. Из бабулькиной комнаты не доносилось ни звука: вчера так наигралась, что, наверное, еще спит. Я встала и выскользнула на балкон. По улице, глядя себе под ноги, безрадостно спешила куда-то какая-то тетка — на работу, что ли? Вспомнилось вчерашнее бабулькино: «Свободен тот, кто может не врать…» А что, если рассказать ей про эти деньги? Знал бы кто, как мне хочется все ей рассказать…

На балкон вывалилась раскрасневшаяся Онуте.

— Что, уже встала? Могла еще поспать, репетиция только с одиннадцати. Пойдем, покормлю тебя завтраком. Пробовала когда-нибудь кабачки с паприкой и грибной подливкой?

Когда мы пришли в театр, репетиция еще и не думала начинаться — оказывается, они тут всегда собираются сильно заранее, чтобы успеть пообщаться. Сначала мы отправились в гримерный цех, и Онуте познакомила меня с двумя гримершами — обе намного моложе нее. Гримерши, весело о чем-то болтая друг с дружкой, варили кофе и делали бутерброды и, не успели мы войти, немедленно кинулись нас угощать. Меня Онуте представила как племянницу пони Казимеры. Неплохо, а? Обхохочешься: оглядев меня, обе тетки заахали и принялись уверять, что я ну просто вылитая Казимера в молодости! Они, понятно, сильно преувеличивали, но я, само собой, и не пыталась их разубедить.

От громкого звонка все так и подскочили, а мы с Онуте без промедления двинули длинными коридорами в зрительный зал, потому что там уже собирались актеры и вот-вот должна была начаться репетиция: толстухе очень хотелось показать мне, как это бывает, да и мне не терпелось посмотреть. Когда дошли до дверей зала, Онуте знаками велела мне молчать как рыба и только после это повела меня внутрь. Там оказалось темным-темно, и я несколько раз чуть не грохнулась, ощупью поднимаясь по каким-то непонятным лестницам. Наконец Онуте довела меня до последнего ряда и усадила в середине. В кромешной тьме иногда высвечивалась только сцена. Разноцветные прожекторы то гасли, то снова вспыхивали, и тогда в их лучах становилась видна впечатляющая декорация — высокие ступенчатые пирамиды.

— Смотри и молчи! — шепнула Онуте. — Как будто тебя здесь и нету вообще. Сейчас поставят свет, и начнется репетиция.

— Хорошо, — кивнула я.

Постепенно глаза привыкли к темноте, и я увидела, что в зале, кроме меня, есть другие люди.

Толстый господин — наверное, режиссер этого спектакля — нервно расхаживал взад и вперед перед сценой, злобно ворчал и яростно жестикулировал. Тощий человечек, которого толстяк называл Вильгельмасом, покорно семенил следом за ним по краю сцены и бессильно разводил руками. Видно, этот несчастный Вильгельмас чего-то не сделал или сделал неправильно, раз толстяк так разбушевался… Почему-то мне вспомнился ящерка Билль из «Алисы в стране чудес»… То место, где страшно выросшая Алиса нечаянно выпихнула его через трубу… Похоже, такой пинок ждет и бедняжку Вильгельмаса…

Вдруг боковая дверь тихонько открылась, и какой-то паренек, пробравшись между рядами, пристроился рядом со мной. А это еще кто?

— Привет, я Йонас! — прошептал он.

— Эльвира… — слегка растерявшись, назвалась я.

— Ага, знаю, внучка Казимеры.

Вот как — теперь уже внучка! На это я ничего не ответила.

— Ты тоже студентка?

— М-м… Да, учусь, — промычала я. — Сейчас у нас каникулы.

— Ясно, — Йонас устроился поудобнее. — Ну и как поживаешь? Одна или с кем-нибудь?

— С семью гномами. А ты?

— А я с девятью великанами.

Я и на это ничего не ответила, он тоже немного помолчал.

— Думаю, старик сегодня опять не станет репетировать с нами массовую сцену, уж слишком разошелся. Снова поцапался с Максюкасом.

— А-а… — я понимающе кивнула.

— Слушай, а у тебя случайно не найдется лишних пяти литов? — вскинулся Йонас, как будто внезапно припомнив нечто важное. — Клянусь, завтра отдам.

— Пять литов? — переспросила я. — Кажется, есть…

Мне что, жалко пяти литов? Пошарив в карманах джинсовки, нашла кошелек, но, когда я в темноте его открыла, случилось непредвиденное — монеты с оглушительным звоном посыпались на пол. Черт! Я чуть не выругалась вслух! Мы с Йонасом нагнулись и стали собирать деньги.