Григорий Медынский - Повесть о юности

Таня рассказывает и смеется, и тоненькая жилка дрожит у нее под глазом.

То заговорит о серьезном, жизненно важном.

— Я люблю биологию, а вот кем быть — не знаю! — жалуется Таня. — Я не хочу уходить от жизни, забиваться куда-то в кабинет, мне хочется принести как можно больше пользы людям. Но кем мне быть, чтобы принести эту пользу? А если я буду просто учительницей?

— Ну и что ж?.. — говорит ей на это Борис. — Хорошей учительницей быть — разве это плохо?

— А выйдет из меня учительница? Подходит это мне или не подходит?

А то вдруг прорвется другое…

— Ты представляешь — в деревне, в лесу, зимой… Только что выпал снег, и все как в сказке! Березы стоят сквозные, точно шелком вышитые. И елки — разлапистые, мохнатые, заваленные снегом. Тряхнешь их, и он повалился глыбами. А когда все это освещается луной — ах, какая это красота! Диво! Не верится, что это есть!..

— Ты очень любишь природу?

— Очень. Особенно лес, особенно зимой! Если бы я была художницей, я нарисовала бы картину «Выпал снег».

— А такие картины есть, — заметил Борис.

— Есть. Но то, что я видела в природе, ни на одной картине я не нашла. Я еще девчонкой была, у дедушки гостила. Помню, снег выпал в одну ночь, и обильный-обильный, сразу все завалил, все преобразил. Днем после этого чуть-чуть подтаяло, а к вечеру ударил мороз. И все застыло! Около деревни у нас овраг был, глухой, заросший, а по нему шла тропка. Ах, если бы ты видел это! Ты представляешь — кустарник, заросли, и все белое, сверкающее! Да ни на какой картине это и нельзя изобразить, а изобразишь — не поверят. Ты наблюдал это? Бывает в природе такое: какой-нибудь закат или облако необыкновенной формы. Нарисуй — не поверят! Наблюдал?.

— Наблюдал! — ответил Борис, с улыбкой глядя на ее сияющие глаза.

— Что? — спросила Таня.

— Вот если нарисовать такие глаза — не поверят!

— Я с ним, можно сказать, о серьезных вещах говорю, о поэзии, а он…

Таня шутя ударила его по руке.

Валя продолжал дружить с Женей Волгиным. Они довольно часто встречались.

Однажды они встретились в воскресенье у памятника Льву Толстому на Девичьем Поле. Весна была в полном разгаре — зеленели деревья, светило солнце. Все аллеи парка кишели ребятишками, гуляющими, и уединиться было негде. Друзья сели на сорок второй номер трамвая, поехали в Фили. Пройдя через липовый парк, вышли на крутой песчаный обрыв. Внизу, делая большую излучину, текла Москва-река, налево — село с белой колокольней, направо — шлюзы начинающегося здесь канала Москва — Волга. За рекой большая луговина с какими-то домиками, на горизонте телеграфные столбы, — там, кажется, проходит железная дорога. Ширь!

Спустились к реке, сели на молодую, свежую траву.

Женя с увлечением рассказывал о колебательных функциях. Сначала, как всегда, все было ясно и хорошо. Затем пошло непонятное. А потом разговор перекинулся на общие вопросы физики, математики. Говорили об их зависимости одна от другой, взаимном влиянии, а отсюда рукой подать до философии математики и выяснения ее сущности. Женя стал развивать основные тезисы своего реферата, который он готовил для студенческого научного общества.

Этот реферат он построил в виде спора между материалистом и идеалистом, из которых первый отстаивал познаваемость мира, второй, наоборот, — его непознаваемость. В этом споре материалист теснит идеалиста, выбивая его со всех позиций, а тот, отступая перед сокрушающим его развитием наук, наконец говорит:

«Ну, хорошо! Пусть границы наших возможностей расширяются. Пусть микроб, которого не мог видеть простым глазом дикий человек, теперь, благодаря микроскопу, вырос и мы можем его наблюдать. Пусть магнитное поле, которое нельзя было ощутить ни на вкус, ни на запах, ни обжечься об него, ни уколоться, ни увидеть, ни услышать, оказывается существующим и обнаруживается опять-таки приборами. Но все же границы нашего познания есть, и лежат они в самой природе человека…»

Валя ждет, что же еще скажет воображаемый идеалист и почему он видит в природе человека границы его познания. Но вот вверху, над собою, на краю песчаного обрыва, с которого они сами только что сбежали, Валя замечает две фигуры: голубое платье девушки и коренастую фигуру молодого человека. Они стоят рядом и кажутся ему чем-то знакомыми. Вот молодой человек взял девушку за руку, она вырвалась и побежала вниз, по обрыву, к реке. Он — за ней. Вот они бегут внизу, по зеленеющей уже траве, и в их беге, в движениях видно беспечное веселье: она делает вид, что убегает, он делает вид, что не может ее поймать. Наконец он ее схватил и взял под руку. Они пошли берегом, приближаясь к Вале и Жене.

«Разве вы можете отрицать, что в природе существуют такие явления и вещи, которые человеческое сознание не может представить, — продолжает между тем свою речь идеалист, — они в принципе не представляемы. Возьмите электрон. Это частица и волна одновременно. Свойства их до того противоречивы, что их нельзя представить».

Валя слушает эту реплику идеалиста, ему очень интересно, что ответит материалист. Но те двое идут, приближаются и наконец… Да, теперь Валя совершенно ясно видит их: это Борис и Таня!

Валя делает усилие, — он совершает героическое усилие, чтобы не потерять нить мысли, чтобы выслушать и вникнуть в то, что отвечает идеалисту его непреклонный соперник.

«Пусть так! Пусть существуют вещи, не представляемые человеком. Но непредставляемое еще не значит непознаваемое. Непредставляемое можно познать. Не при помощи наглядных образов, а чисто математических формул, уравнений… Вот Леверье открыл планету Нептун, о которой никто до него не знал и которую он сам не видел. Математическими вычислениями он определил ее путь, ее положение, величину, прежде чем ее кто-либо увидел в телескоп. Но это все вещи представляемые. А вот вы говорите об электроне. Это частица и волна одновременно, — правильно! Представить этого нельзя, — правильно! Но математически описать, познать его свойства и использовать для практических целей — можно!»

А те двое шли, шли прямо на Валю. Вот они уже заметили его, кажется, узнали. Борис сделал движение, хотел вырвать руку из-под локтя Тани, но удержался, принял независимый, даже, как показалось Вале, вызывающий вид. На лице Тани скользнула улыбка — не то смущения, не то жалости. Так они прошли мимо Вали, под руку, и, проходя, поздоровались с ним.

— И ты здесь? — спросил Борис.

— Да, — ответил Валя. — Вот, с товарищем!

Они прошли, и Валя заставил себя не оглянуться им вслед, и только по мере того как затихали их шаги, в сердце его возникала боль. Но он напряг свою волю и, подавляя эту боль, задал Жене какой-то вопрос.

Женя, увлеченный своим рассказом, ничего и не заметил из того, что произошло. Он даже не остановил своей стремительной речи, стараясь как можно яснее сформулировать, чем же в конце концов разобьет материалист все ухищрения своего противника.