Григорий Медынский - Повесть о юности

— Ничего, ничего! В чем дело?

— Видите ли… Не знаю, как это вам сказать, но нам стало известно, что в субботу вечером была пирушка.

— Какая пирушка? У кого?

— У Сухоручко. Принимали участие в ней несколько наших ребят и несколько девочек.

— Тоже из наших?

— Из наших, — подтвердил Борис.

— Кто?

— Сухоручко, Саша Прудкин, Томызин, Косолапов и Рубин.

— И Рубин?

— Да, и Рубин.

— А что за вечеринка?

Борис неопределенно повел плечами, не то не умея, не то не решаясь ответить на этот вопрос.

— До вас мы это дело разбирать не стали, но… — сказал он наконец. — Одним словом, бюро решило известить вас. Направили меня.

Полина Антоновна помолчала, что-то обдумывая. Борис, снова взглянув на шляпку, сказал:

— Простите! Вам нужно уходить.

— Нет, я уж никуда не пойду! — ответила Полина Антоновна. — И вы подождите. Впрочем, нет! У Прудкина, кажется, нет телефона? Сходите за ним!

Борис ушел, а Полина Антоновна позвонила одной своей сестре, потом другой, уговаривая кого-либо из них сходить в больницу, так как у нее срочное дело.

— У тебя вечно дела! — услышала она в трубку недовольный голос.

— Да, дела! А что? Разве это плохо? А у тебя какие дела? Котлеты не поджарены?.. Стирка? Ну, завтра постираешь, а мальчика навестить нужно. Ну, решайте, кто из вас пойдет! Мне некогда!…

Покончив с этим делом, Полина Антоновна позвонила Рубину.

— Лева? Вы можете зайти ко мне?

— Зачем, Полина Антоновна?

— Нужно! И, пожалуйста, теперь же.

Затем Полина Антоновна позвонила Сухоручко. Эдика не было дома, подошла его мать.

— Лариса Павловна? — как можно любезнее спросила Полина Антоновна. — Здравствуйте! А мне ваш сын нужен.

— Эдика нет! — ответил голос в трубке. — Он в школе.

— Как в школе? — Полина Антоновна глянула на часы. — Уроки уже давно кончились.

— Ну, вы же знаете, там бывают разные кружки, собрания, заседания.

— Кружки бывают вечером, — ответила Полина Антоновна. — Да к тому же Эдуард, кажется, ни в каких кружках не участвует. Никаких собраний и заседаний сегодня тоже нет. Так что он должен вообще быть дома.

— Ну, придет! Может быть, куда зашел.

— Куда?

— Не знаю. Может быть, к товарищу зашел, может, еще куда.

— То есть как «еще куда»? А куда он еще может зайти?

— Полина Антоновна! Ну, как я могу знать, куда он может зайти? Он, можно сказать, взрослый молодой человек…

— Простите, он прежде всего ученик! — перебила Полина Антоновна обиженный голос в трубке. — Мы сколько раз об этом с вами говорили, Лариса Павловна! Нужно же в конце концов помогать школе!

— Полина Антоновна! Я, правда, не знаю, что вы от меня хотите!

— Чтобы вы руководили сыном, а не зачисляли его прежде времени во взрослые. Вот чего я от вас хочу! Только этого!.. И чтобы вы следили за ним! А как же? Чем он, например, был занят вчера?

— Вчера?.. Подождите… Вчера он, по-моему, занимался, делал уроки. Вечером ходил в театр.

— С кем? С вами?

— Нет. Зачем? С одной девушкой. Она наша знакомая. Тут нет ничего особенного!

— Ну, хорошо!.. А третьего дня, в субботу?

— В субботу у него были товарищи.

— Какие товарищи?

— Ну, товарищи по школе… Вы, право, разговариваете, как следователь!

— А знаете, и матери иногда не мешало бы выступать в роли следователя! — отпарировала Полина Антоновна. — Так вот, я хочу уточнить: что за товарищи были у Эдуарда в субботу? Вы их видели?

— Нет. Мы с мужем были в гостях.

— Ах, вот как?! Вы, значит, ушли в гости, предоставив квартиру сыну, и он…

— Что? Что он? Что вы меня запугиваете!

— Я не запугиваю вас, Лариса Павловна! Но я должна сказать вам, что бесконтрольное воспитание приводит к самым тяжелым последствиям.

— Ах, ну что вы говорите! Вы меня просто обижаете! — посыпалось из телефонной трубки. — Вы всегда были несправедливы к моему мальчику, вы всегда наговаривали на него, а теперь начинаете подозревать бог знает в чем!

— Ну хорошо, Лариса Павловна! — закончила Полина-Антоновна. — Я только попрошу вас: когда придет Эдуард, пусть он заглянет ко мне. Пожалуйста! Всего доброго!..

Не успела Полина Антоновна положить трубку, как раздался звонок — пришел Рубин.

Рубин не знал и не мог догадаться, зачем его вызвала Полина Антоновна, но в то же время в том, что она пригласила его зайти, он почувствовал что-то необычное и насторожился. Эта настороженность усилилась в нем, когда он увидел Полину Антоновну — выражение ее лица, взгляд. Он выдержал этот взгляд. Его глаза смотрели на нее так же напряженно, как и всегда, только сейчас в них была какая-то неуверенность — не то вопрос, не то боязнь чего-то.

— Ну, рассказывайте все по порядку!

— О чем, Полина Антоновна?

— Вы не знаете, о чем?

Горячими, гневными глазами она прямо смотрела на него. Она видела, как он растерянно, совсем как Вася Трошкин, начинает теребить шапку, опускает глаза. Потом он снова поднимает их на Полину Антоновну, явно колеблется, что-то взвешивая в душе, и наконец говорит:

— А мне нечего рассказывать, Полина Антоновна!.. Честное слово! Мы с Димкой Томызиным там в шахматы играли.

— В шахматы играли? — переспросила Полина Антоновна. — А зачем же тогда нужно было идти на вечеринку?

— Н-не знаю… Я как увидел, что… что мне там нечего делать, сел в шахматы играть…

— А зачем вы вообще пошли? — допытывалась Полина Антоновна.

— Да так… ну, чтобы… — Рубин опустил голову. — Все на меня злятся… Я, конечно, наделал ошибок, но… вне коллектива мне не хочется быть. Вот я и думал… Конечно, это не коллектив, но все-таки… Ну… к ребятам хотелось поближе быть!

Полина Антоновна, пораженная необычностью этих слов, пристально посмотрела на Рубина.

— А кто вас туда пригласил и как вообще была организована эта компания?

Но в это время опять раздался звонок — пришел Борис с Сашей Прудкиным.

— Я зашел к Игорю и послал его за Мишей Косолаповым. Правильно? — спросил Борис.

— Очень хорошо! — ответила Полина Антоновна.

Саша Прудкин уже знал от Бориса, зачем зовет его Полина Антоновна, а поникший вид Рубина и его расстроенное лицо сразу показали Саше, что дело плохо. Однако насколько дело плохо, что известно и что неизвестно — все это было пока неясно, и Саша постарался сделать все, чтобы скрыть то, что можно скрыть, и смягчить то, что можно смягчить.

— Не понимаю! Что же тут плохого, если мы были у товарища, провели вечер? Ну, и девочки тоже были. Так что же? Ведь у нас дружба!

Красивое лицо Саши с ярким румянцем на щеках, тонким носом и задорным зачесом мягких светлых волос выражало в эту минуту всю возможную при данном положении невинность.

«В нем есть что-то от Сухоручко», — подумала Полина Антоновна, и с той же горячностью, с какой говорила бы сейчас с Сухоручко, она отвергла этот наивно-лицемерный ход Саши.