Григорий Медынский - Повесть о юности

— При чем здесь дружба? Разве это дружба?

— Это пирушка, а не дружба! — заметил Борис. — Ты лучше расскажи, Саша, откровенно, по-товарищески… Ну, как все было?

— Полина Антоновна! Они, оказывается, и Феликса приглашали! — сказал Игорь, подошедший к этому времени вместе с перепуганным Мишей Косолаповым.

— Феликса? — встревожилась Полина Антоновна. — Но он не был?

— Да, но приглашали! Значит, он знал! — заметил Игорь.

— Ну, о Феликсе потом будем говорить! — решила Полина Антоновна. — А сейчас рассказывайте, как было дело.

Совместными усилиями Полины Антоновны, Бориса и Игоря постепенно была восстановлена вся неприглядная картина пирушки. Затеяли ее Сухоручко и Саша Прудкин. Они сговорились с девочками, Юлей Жоховой и Дусей Федотовой, а чтобы придать пирушке видимость дружбы, привлекли еще кое-кого. Угощение обеспечила Лариса Павловна; кроме того, был установлен пай — двадцать рублей с мальчика, на вино. С девочек не брали. Миша Косолапов тоже был освобожден от взноса как баянист.

— На вино или на водку? — уточнила Полина Антоновна. — Водка была?

Рубин потупился. Миша Косолапов растерянно, Саша Прудкин не моргая смотрел ей в глаза.

— Водка была? — повторила вопрос Полина Антоновна.

— Была, — ответил Рубин.

— Ну что «была»! Одна бутылка! — вмешался Саша. — Никто не пил много, во всяком случае — пьяных не было.

— Ты пьяный был! — зло взглянув на него, сказал Миша Косолапов.

— Я? Да что ты? Вот уж нисколько!..

«Совсем как Сухоручко!» — снова отметила про себя Полина Антоновна.

Потом выяснилось, что вино пили и девочки, что играли в какую-то глупую игру «бутылочку» — с поцелуями, что Сухоручко валялся на полу, а Юля Жохова, не давая ему встать, снова валила его.

— Фу, как гадко! — Полина Антоновна поежилась. — Ну, хватит!.. Идите уроки учить!

Потом — телефонные разговоры с матерями, с одной, с другой, с третьей. И возмущение, и протесты, и разъяснения, и снова протесты.

— Как можно? Дать мальчику двадцать рублей и не спросить, что он сделает с ними? Нет! Категорически нет! Да ведь деньги-то вы давали? И не спросили, на что?..

— Значит, обманул?.. А почему не обмануть, если можно обмануть? Мать не должна позволять себя обманывать!..

— А почему вы, как мать, не позвонили мне, не спросили, не предупредили? Вы же знаете, что в классе ничто не должно совершаться без классного руководителя! А у нас с вами контакта нет.

Наконец позвонил Сухоручко.

— Я не звонить, а зайти ко мне просила! — сказала Полина Антоновна.

— Да ведь некогда, Полина Антоновна! Уроки нужно учить…

— Уроки учить? А где вы до сих пор были?

— Я? У товарища.

— У какого товарища?

— А разве это не все равно? Могу же я к товарищу зайти?

— Я вас спрашиваю: у какого товарища вы были?

— Ну, у Прудкина.

— А вы не нукайте! И не лгите. Да, не лгите! Вы говорите неправду. Прудкин был у меня.

— Ну да! — тут же вывернулся Сухоручко. — Я к нему зашел, а его не было. Я пошел к другому.

— К кому?

— К Трошкину.

— Хорошо. Спросим Васю. А сейчас — прошу ко мне.

Сухоручко пришел, уже догадываясь кое о чем, но ничего в точности не зная. А поэтому он врал, выкручивался, отказываясь и споря, и признаваясь только тогда, когда деться было некуда. Уже и муж пришел с работы, когда вконец издерганная, морально измученная Полина Антоновна закончила этот тяжелый разговор.

— Ну как? Пойдем в кино? — спросил муж.

— Какое тут кино! У меня еще контрольные не проверены. Придется ночь сидеть!

А утром новые разговоры — в классе свои, в учительской свои. Правильно сделал Борис или неправильно? Должен был он говорить о вечеринке Полине Антоновне или не должен? Нужно разрешать такие вечеринки или не нужно? Так повела себя Полина Антоновна или не так?

Вечером Полина Антоновна позвонила Елизавете Васильевне, классной руководительнице девочек. Внутренне она была убеждена, что на такого рода вечеринки нельзя смотреть сквозь пальцы, и она поступила правильно: бывают минуты и обстоятельства, когда нужно проявить твердость и решительность. Но, может быть, она в чем-то и перегнула палку, ошиблась, и ей хотелось проверить себя. Елизавета Васильевна, оказывается, еще ничего не знала.

— Вы меня убили! — охнула она, выслушав рассказ Полины Антоновны.

Она помолчала, подышала в трубку, видимо собираясь с мыслями, и продолжала:

— Хотя, пожалуй, этого можно было ждать! Юлю Жохову вы сами видели. «Прекрасна, как ангел небесный…» Ну, и остальное почти по Лермонтову. Дуся Федотова — то же самое, хотя и в другом стиле. Девочки зовут ее «мадам Бовари». Вот Инна Вейс меня удивила. Очень эксцентрическая особа и пошла туда, вероятно, из стремления к оригинальности. А в общем, конечно, ужасно!

Елизавета Васильевна еще помолчала, еще подышала в трубку, собираясь что-то сказать, но не решаясь.

— А как мы с этим делом кончать будем? — спросила она наконец.

— Давайте думать! — ответила Полина Антоновна.

— Скажите… — Елизавета Васильевна слегка замялась, — у вас как это?.. Ну, одним словом, в школе об этом знают?

Полина Антоновна поняла, о чем говорит Елизавета Васильевна, и ей стало очень неловко. Она сразу даже не нашлась, что сказать на эту трусливую попытку скрыть происшествие, и только неопределенно что-то промычала. Елизавета Васильевна почувствовала это и быстро изменила тон:

— Впрочем, это, конечно, все неважно. Нам действительно нужно что-то решать.

Поговорили, подумали и решили: чтобы не раздувать это дело, по классам его не обсуждать, зато обстоятельно разобрать на объединенном заседании комсомольских бюро с привлечением узкого актива.

В число этого актива попал и Валя Баталин.

Он уже знал все, все подробности: и о «бутылочке», и о поцелуях, и о том, что Юля Жохова пила вино и потом повалила Сухоручко на пол. И все-таки он не мог представить себе этого, не допускал, считал это просто немыслимым. И только когда началось обсуждение пирушки и одна, на виду у всех, предстала Юля, потупив глаза, перебирая руками передник, такая же легкая, с такими же голубыми глазами и пышными, легкими волосами, — только тогда Валя понял, что́ произошло. Ему было стыдно смотреть на Юлю, он сидел, опустив голову, насупившись, точно не желая ничего слышать. Но он все слышал, и ни один вопрос, обращенный к Юле, ни один ответ ее не проходил мимо его сердца.

— Как же это все-таки могло быть, Юля? — спросила Елизавета Васильевна, скорбно сложив ладони.

Юля помолчала, оправила фартук, подняла глаза — голубые, безоблачные! — потом опять опустила.

— Может быть, мы ошиблись… Мы думали… В нашей дружбе все так официально, и никакой настоящей дружбы нет…

— А что ты называешь настоящей дружбой? — задал вопрос Игорь.