Мато Ловрак - Отряд под землей и под облаками

Сильнее всего его потряс поджог словенского театра [6] В 1927 г. фашисты разгромили «Торговый дом» в Горице, где давал спектакли словенский театр, выбросили кулисы, костюмы и все декорации во двор и на улицу и подожгли их. (Прим. автора.) . Воспоминание об этом мучило его с такой силой, будто все произошло только что. Случилось это воскресным днем. Стояла тихая солнечная погода. Перед театром собралась толпа зевак. Со двора столбом валил черный дым. Горели кулисы, костюмы… Из окон под оглушительные крики летели книги, тетради, полки, стулья, столы и шкафы. На улице разожгли настоящий костер, вокруг которого плясали и бесновались чернорубашечники. Вонючий дым поднимался под кроны платанов и каштанов.

Ерко — ему тогда было одиннадцать лет — стоял и смотрел, бледный, прерывисто дыша, словно ему кто-то сжимал горло. В душе у него бушевала буря. Все обиды, которые он когда-либо пережил сам или о которых слышал от других, ожили с удесятеренной силой. Ерко с трудом удержался, чтоб не зарыдать во весь голос, не застонать, не броситься с кулаками на веселящуюся и беснующуюся толпу… У него не было сил остановить эту оргию. Он был одинок, ужасающе одинок! Подбородок у него дрожал в бессильной ярости, слезы текли по щекам.

Ерко убежал. Не потому, что испугался, а потому, что не мог больше на это смотреть. Сердце его разрывалось от боли и горя. Прочь отсюда! Прибежав домой, он бросился ничком на постель и громко зарыдал. Госпожа Нина положила ему руку на голову и участливо стала расспрашивать, что с ним. Обругал ли его кто? Избил? Всхлипывая и запинаясь, он рассказал ей, в чем дело. О своих чувствах он не смог рассказать… Госпожа Нина несколько минут молчала, потрясенная и обескураженная. Потом она долго утешала его, и Ерко чувствовал на своем лице ее горячие слезы…

В то время он был совсем еще ребенком, но случай этот на всю жизнь запечатлелся в его сознании. И, как всякий ребенок, переживший горькую обиду, он мечтал стать богатырем и, вроде Петера Клепеца [7] Петер Клепец — герой словенских народных сказок, богатырь. , вырывать из земли деревья и крушить ими врагов. Но это были мечты, несбыточные мечты… Он уже понял, что слаб и один ничего не сможет сделать. Но однажды в руки ему попала книга с интригующим названием «Черные братья». За новые книги он всегда хватался сразу, эту он проглотил буквально залпом. Дойдя до конца, он вернулся к началу. Писательница с большим сочувствием изображала борьбу карбонариев [8] Карбонарий — член тайного общества, организованного в Италии в начале XIX в. для борьбы против чужеземного ига, за объединение Италии. против австрийцев, угнетавших Италию. Тайная организация, называвшая себя «Черными братьями», устраивала заговоры, разбрасывала листовки, вывешивала флаги, подкладывала бомбы… В конце концов поднялся весь народ и выгнал из страны чужеземцев… Персонажи волнующей истории в глазах Ерко были настоящими героями. Вот это люди! Вслед за ним книгу прочел Филипп.

Книгу Ерко давно вернул в библиотеку, но по-прежнему постоянно думал о ней. Бесчисленные тяготы, описываемые в ней, были хорошо ему знакомы. Книга словно в зеркале представила ему тяжелую жизнь его земляков. И все же на родине дела обстояли не так, как в книге. Где храбрые борцы и герои? Нет их…

Однажды он зашел к Филиппу. Полицейские как раз в это время пришли за рабочим, жившим по соседству. Жена и трое детей, заливаясь слезами, повисли на нем. У мальчиков, издали наблюдавших за этой сценой, сердце сжималось от боли. Рабочий был не вор и не разбойник, люди говорили, что у него нашли какие-то бумаги. Друзья долго смотрели друг другу в глаза, затуманенные слезами.

— Вот бы нам так… как в той книге, помнишь? — произнес наконец Филипп и стиснул руку Ерко.

Много дней мысли Ерко были заняты только этим. Слова Филиппа заронили первые семена, из которых выросла подпольная организация «Черные братья». Поначалу в ней было только два члена, присягнувших друг другу хранить верность и тайну. Затем к ним присоединился Тонин; его приходилось все время сдерживать, он был слишком нетерпелив. Потом к ним пришел Нейче, его влекло к себе все новое, и общество он воспринял как веселую игру… Ребята не были настолько наивны, чтобы надеяться своими силами прогнать фашистов. Они хотели стать искрой, из которой разгорится пламя пожара. Точно так, как произошло в книге «Черные братья»…

Ерко открыл сундучок и положил письмо отца в пеструю коробку. Из-под белья вытащил «Стихи» Грегорчича [9] Симон Грегорчич (1844–1906) — словенский поэт, известный своей патриотической лирикой. , подарок матери, и стал перелистывать страницу за страницей в поисках слов, высекающих искру.

Павлек был не робкого десятка, однако в тот вечер на душе у него было скверно. Одно дело разбрасывать листовки во время сеансов в кинотеатрах, в полной темноте, или на уединенных улицах — это под силу любому мальчишке. Но пусть-ка кто-нибудь попробует приклеивать их к стеклам витрин на центральных улицах — отважно и незаметно, не глядя на снующих туда-сюда людей. Поймают, схватят за шиворот как кутенка, отведут в полицию. Для начала надают по шее, но самое главное будет потом. Павлек слышал немало страшного о том, как у арестованных, отказывающихся говорить, вырывали признание. А предателя ждет месть «черных братьев». Револьвер Тонина так и стоял у него перед глазами.

Неожиданно он почувствовал прилив мужества. Ни за что на свете он не покажет Нейче, что у него от страха дрожат коленки.

— Смотри, как это делается, — сказал Нейче, когда они оказались на узкой пустынной улочке.

Он взял листовку, провел по ней языком и — шлеп! — прилепил ее к окну зеленной лавки. При этом он ни на мгновение не придержал шага и смотрел прямо перед собой, не оглядываясь ни направо, ни налево.

— Попробуй!

Держался Нейче свободно и независимо, чуточку бравируя своей храбростью и делая вид, что это всего лишь игра. На самом деле Нейче был порядочный трусишка и, когда расклеивал листовки первый раз, трясся больше Павлека. Если бы он не боялся Тонина, который учил его, он бы тогда просто сбежал. Теперь он был мастером и охотно делился своим опытом с Павлеком. Листовки он нашлепывал как бы между прочим, как делал бы любое привычное дело: готовил уроки или грыз орехи.

Павлек вытащил из кармана листовку, быстро провел по ней языком, и вот она уже красуется на витрине парикмахерской.

— Хорошо, — прошептал Нейче, следовавший за ним в нескольких шагах, чтоб в случае чего предупредить об опасности. — Очень хорошо! Еще одну! Так… Неровно получилось, но это неважно…

Наконец они вышли на центральную улицу, кишевшую народом. Фонари еще не зажигали, только начинало смеркаться. Окна верхних этажей полыхали отсветами заходящего солнца. Здесь витрины шли почти вплотную друг к другу и все были высокие и широкие. Проявив известную ловкость и сноровку, можно было налепить по листовке на каждое стекло. Павлеку страстно хотелось поскорее разгрузить свои карманы. Колени его больше не тряслись, он был как натянутая струна. Не оборачиваясь, он чувствовал, что Нейче идет за ним, не спуская глаз с его спины.