Мато Ловрак - Отряд под землей и под облаками

Паппагалло подошел к стойке и заказал стаканчик вермута. Облокотившись на стойку и заложив ногу за ногу, он наблюдал за мальчиками.

Глаза Павлека на мгновение встретились с глазами полицейского инспектора, мальчик смешался, но быстро взял себя в руки и едва заметно поклонился.

Паппагалло приподнял котелок.

Значит, он не ошибся, сопляка этого он действительно где-то видел. Причем видел не только сегодня в полдень, но и раньше. Мальчишка знает его, вот ведь и поздоровался с ним. Он рассердился на свою память: так подвести его! И тут его осенило. Ага! Сын лавочника в Пологе, с которым он и секретарь общины ходят на охоту… Подозрение несколько улеглось, хотя и не исчезло вовсе.

Он взял свой стаканчик и подошел ближе.

— Ты ведь Голя, да? — ласково спросил он. — Павлек? Смотри-ка, а ведь я тебя сразу и не узнал. Слишком редко видимся… Можно мне к вам присесть? На одну минутку. Вы ешьте, ешьте! Не беспокойтесь… Тоже гимназист? — спросил он, глядя на Нейче.

У Нейче мелкой дрожью дрожали руки. Павлек успел шепнуть ему, с кем он поздоровался. Нейче был убежден, что их выследили; душа у него ушла в пятки, дыхание перехватило, он не мог произнести ни слова.

— Тоже, — ответил вместо него Павлек.

— Значит, оба гимназисты? — И Паппагалло устало прикрыл глаза. — А мы сегодня как будто уже встречались?

— Нет, сударь, мы вас не видели.

Павлек ожидал этого вопроса и не растерялся. Правда, если бы не загар, инспектор мог бы заметить, что он покраснел при этом до корней волос.

— Не видели? — изумился инспектор. — Около витрины с ружьями.

— Нет.

— Значит, я ошибся, — медленно произнес инспектор, хотя в глазах его еще светилось недоверие. — Прогулялись, закусили — и опять за книги, да?

— Да.

Мальчики низко склонились над своими тарелками.

— Так, так… — разговорился толстяк. — За книги, значит. Правильно. Молодые люди должны прилежно учиться. Кто в молодости учится, в старости отдыхает. Если б только все учились! У иных совсем другое на уме. Слоняться по садам и полям, красть фрукты, овощи… И это еще не самое худшее. Сейчас пошли дела похуже. Некоторые вот какие листовки распространяют! — вдруг закончил он, вынул из кармана листовку и помахал ею перед носом ребят. — Это вы, конечно, уже видели?

— Нет, сударь, — сказал Павлек.

В висках мальчиков стучало, мурашки пробегали по их спинам. Они не поднимали глаз, но чувствовали, что комиссар пронзает взглядом то одного, то другого.

Нейче поперхнулся и закашлялся. Взгляд, который он бросил на Павлека, был полон страха. Испугавшись, как бы он чего-нибудь не натворил, Павлек толкнул его под столом ногой.

— Не видели? — удивился Паппагалло. — Никогда? Ничего похожего?

— Нет, — сказал Павлек, глядя прямо в глаза инспектору.

— Ну, я вам верю. Лучше всего быть от этого подальше. Это дурно пахнет! А занимаются этим такие же гимназисты, как вы, может даже ваши однокашники… Нам все известно. И мы скоро их поймаем. На след уже напали. Загоним как мышей в мышеловку. И тогда уж покажем им, где раки зимуют… Пусть тогда себя благодарят…

Павлек и Нейче съели пирожное и теперь маленькими глотками тянули лимонад. Они чувствовали себя как мухи, угодившие в паутину. Паппагалло говорил, говорил не умолкая, а они не знали, что и сказать. Лишь с трудом выдавливали из себя «да» и «нет». У них было одно желание — как можно скорее оказаться отсюда подальше.

— Если заметишь такого молодчика, самое правильное сообщить о нем кому следует, — тут инспектор понизил голос, — это самое правильное. Ведь речь идет об измене родине! Нет худшего преступления! Доносить о разных пустяках нехорошо, это я вам говорю! Но это совсем другое дело. Позор для всей гимназии!

Он хотел еще что-то добавить, но передумал и замолчал. Нейче не вызывал в нем доверия, выглядел парнем себе на уме. Собственно, Павлек тоже, но к нему он одновременно испытывал какую-то симпатию. Видимо, сказывалось знакомство с его отцом. Чтобы поймать преступников, он раскинул свои сети во всех гимназиях и школах. Но все его осведомители были из учеников, которым товарищи не доверяли. В свою грязную игру ему необходимо было втянуть кого-то из учеников-словенцев.

— Оставьте! — сказал Паппагалло, когда Нейче по знаку Павлека вытащил из кармана деньги. — Сегодня вы мои гости. И куда вы так торопитесь? Поболтаем еще немножко, я люблю молодежь… Ну да ладно, не буду вас задерживать. Ты когда домой собираешься? — обратился он к Павлеку.

— В субботу.

— Не забудь, передай привет отцу! Скажи, что в воскресенье я приеду на охоту. Подстрелим зайчишку, — тут он пригнулся к самому его уху, — и кое-что с тобой обсудим…

Когда мальчики выходили из кондитерской, Паппагалло заговорщицки подмигнул им и помахал рукой. А сам остался сидеть, задумчиво уставившись взглядом прямо перед собой и барабаня пальцами по столу. Рассеявшееся было подозрение вспыхнуло в нем с новой силой. Так ли уж невинны мальчишки, как кажутся, или это чистое притворство?

«Черные братья» перестали собираться в подвале Тонина. Фаганель не верил, что мальчики учат там в темноте уроки, как представляла ему дело Жутка. Но с расспросами не полез; тайны ребят его не интересовали. Он просто запер дверь и ключ повесил в мастерской.

Теперь заговорщики встречались в большом блиндаже возле Сочи, оставшемся со времен первой мировой войны. Под прикрытием густых кустов они, казалось бы, могли свободно обсуждать свои дела. Но такое не пристало заговорщикам. Разве они играли в индейцев или разбойников? Ведь из кустов их мог кто-нибудь подслушать. И листовки нельзя было печатать в темной сырой яме. Ерко и Павлек перенесли печатный станок к себе домой.

Они заперли единственное окошко своей комнаты, выходившей во двор, и зажгли свет. Дверь закрыли на засов, чтоб их не застали врасплох. Хозяйки они не боялись, она никогда не заглядывала к ним, когда они «учили уроки».

Тонин пинцетом брал буквы и выстраивал их в ровные строчки. Ерко подливал на подушечку густые чернила, равномерно размазывал их и втирал. Павлек сгибал листы бумаги и разрезал их острым ножом на четвертушки.

Они отпечатали новый текст:

Стихи принадлежали Грегорчичу. Только вместо слова «чужеземец» Ерко поставил «фашист». Так звучало сильнее.

Дощечку со стихами Тонин прижимал то к подушечке, то к чистым листам бумаги. Павлек помогал ему, укладывал отпечатанные листовки в стопку. Дело спорилось. В комнате стояла тишина, словно в ней никого не было.

Ерко тут же рисовал большие плакаты с горячим призывом ко всем приморским словенцам восстать и освободиться от чужеземного ярма. К этой мысли «черные братья» пришли на первой встрече в блиндаже. Часть листовок не выполняла своего назначения: они были слишком маленькими и не всегда привлекали к себе внимание прохожих. Большие плакаты, раскрашенные в цвета словенского знамени и вывешенные на окраине города и в окрестных селах, бросятся в глаза всем.