Мато Ловрак - Отряд под землей и под облаками

— Амазонка — река, которая… река… — запинался он. Холодный пот выступил у него на лбу.

— Итак, что Амазонка река, мы уже знаем, — сказал учитель. — Что дальше?

— Амазонка… — река… которая течет… течет…

— Все реки текут. А куда течет? Где ее истоки? Куда она впадает?

— Амазонка — река, которая течет по… которая впадает…

— Дай пострелять из бульдога, — снова сделал попытку Павлек, — половина патронов твоя.

В душе Тонина шла борьба. Он завидовал Павлеку, что у того были патроны, как Павлек ему — что у него был револьвер. Револьвер без патронов все равно что сломанный замок. А патроны без револьвера — не более, чем горсть фасоли. Стоит одному из них заартачиться, оба останутся ни с чем. Победил разум, преодолев сопротивление сердца.

— А ты мне точно вернешь? Вечером.

— Честное слово!

Тонин сунул револьвер в карман Павлека, Павлек положил в руку Тонина половину патронов.

«Черные братья» не подозревали о беде, которая в этот момент нависла над их головами. Их не поймали с поличным, когда они расклеивали листовки. Их не арестовали, когда они вешали словенский флаг на самый высокий платан в городе. Их не удалось уличить инспектору Паппагалло со своим коротким носом. Разоблачил «черных братьев» его пособник Анибале. Произошло все по чистой случайности.

Когда Анибале, не выучивший урока по географии, нехотя тащился к доске, проходя мимо Павлека, он скосил глаза и на мгновенье увидел яркие полосы словенского флага. Заметь он револьвер Тонина, он и тогда не был бы так поражен…

Стоя у карты с абсолютно пустой головой, он на какое-то время позабыл обо всем на свете. Получив кол, он пошел на свое место, и его вытянутая физиономия была под стать самой длинной реке в мире. От смущения и неловкости губы его кривились. Особенно задел его насмешливый, как ему показалось, взгляд Тонина, и он снова вспомнил яркий флаг, недавно бросившийся ему в глаза.

Он думал о нем весь остальной урок, горько переживая плохую отметку. Взгляд его все время упирался в спины Павлека и Тонина. Они сидели через три парты от него и, пользуясь тем, что учитель туг на ухо, непрерывно шептались.

До сих пор они не питали к нему вражды. Никогда с ним не ссорились. С Павлеком он иногда по субботам и понедельникам ехал одним поездом, и они всю дорогу разговаривали. Анибале не был из тех ребят, что доносили на своих одноклассников за одно словенское слово. Но словенский флаг просто сразил его. Отец его был фашистом. Все, что не было итальянским, вызывало у него подозрение. А кроме того, за его спиной стояла тень Паппагалло. Инспектор крепко ухватил его в свои сети, играл на его патриотических чувствах и вконец одурманил своими нескончаемыми словесами. Уже несколько недель он тщетно подслушивал и вынюхивал: словенские ребята держали ухо востро. И вдруг важная улика сама собой попала ему в руки. Его так и подмывало встать и сказать учителю о своем открытии. Из-за кола он чувствовал себя униженным и опозоренным, а такой шаг выправил бы положение. Учитель поставил бы его в пример другим… Но как у него ни чесались руки, у него не хватило храбрости подняться. Анибале был страшный трус. Ему заранее стало страшно, когда он представил себе, каким враждебным взглядом окинут его Тонин и Павлек. Он так боялся навлечь на себя их гнев! Ведь тогда ему на улицу не выйти. Они не должны знать, что донес он. Анибале решил, что лучше он пойдет в полицию, к Паппагалло. И не сегодня, а завтра. А прежде он расскажет отцу…

Весь урок он не спускал глаз с Тонина и Павлека. На перемене, когда большинство учеников выбежали во двор, он остался в классе. Он надеялся, что сможет порыться в парте Тонина и Павлека и еще раз убедиться, что глаза его не обманули. Но мальчики не двинулись с места.

После уроков Тонин и Павлек завернули за угол школы. Анибале тенью потащился за ними. Наполовину скрытые пышными кустами магнолии, росшими вокруг школы, словенцы открыли свои атласы. Павлек передал Тонину пачку бумаги. При этом они настороженно оглянулись.

Тонин пронзил Анибале сердитым взглядом.

— Чего вынюхиваешь, барсучье племя? — прикрикнул он на него по-словенски.

Павлек засмеялся.

Анибале стоял белый как полотно. В том, что Тонин обратился к нему по-словенски, а Павлек засмеялся, он усмотрел прямое оскорбление и вызов.

— Che cosa? — спросил он, прищурившись. — Che cosa? [10] Что? (итал.)

— Какая коза? — передразнил его Тонин. — Та, у которой кривые рога и которая кричит «ме-е-е»?

Мальчики с громким хохотом вышли на улицу.

Оскорбленный до глубины души, Анибале в ярости кинулся за ними. Он весь кипел от гнева и обиды, и это придавало ему храбрости и решительности. К Тонину и Павлеку он уже не чувствовал ничего, кроме ненависти. Медленно, глядя в землю, поплелся он к станции. После школы он ездил домой — отец его работал на железной дороге, и они жили в трех перегонах от города. «Завтра», — сказал он про себя, думая о Паппагалло. А вдруг уже будет поздно? Тонина и Павлека обыщут и ничего не найдут. Отец обзовет его болваном…

Анибале замедлил шаг. Повернулся и стремительно зашагал в город.

Тонин только что пообедал. Сытый и ленивый, как турецкий паша, он чуть ли не лег на стол и закусывал инжиром, беря его одной рукой из стоявшей перед ним миски. Мать мыла посуду. Жутка побежала во двор.

Думал он о револьвере, который дал Павлеку, — ему казалось, что он его уже не увидит. Потом вспомнил о Филиппе. Надо идти к нему. По дороге из школы он купил коробочку кнопок, и они с Павлеком разделили ее пополам. Филипп загородит его, а он за его спиной развернет плакат и кнопками прикрепит к стене дома в четырех углах, чтоб крепче держался. И они как ни в чем не бывало пойдут. Народ будет собираться кучками, пока не покажутся фашисты или карабинеры.

Представив себе эту картину, он торжествующе улыбнулся и потянулся за новой инжириной. Тут в кухню влетела Жутка. Щеки ее пылали.

— Тонин, там два господина тебя спрашивают! — выпалила она одним духом.

Мальчик вскочил. Из одеревеневших пальцев выпала на пол инжирина. Его спрашивают два господина? Это было так неожиданно, что его охватило мрачное предчувствие. Что еще за господа? Но он не успел ни о чем спросить. Господа стояли уже в дверях, и он мог видеть их собственными глазами. В кухню вошел Паппагалло, а за ним полицейский агент Бастон, чернявый человек с худым лицом и язвительным взглядом. Вошли они тихо, осторожно, словно боялись кого-то спугнуть. Бастон, казалось, едва сдерживал ярость. Бочонок улыбался от приятного сознания, что первая жертва свалилась ему в руки как спелая груша.

Он оглядел кухню внимательным взглядом и, жмурясь, уставился на Тонина.