Александр Кузнецов - Когда я стану великаном

И умчалась.

Коля в ужасе смотрел на Копейкина, не зная куда деваться, а тот, как ни в чем не бывало, с удовольствием намазывал бутерброд.

— Кто это, Хармс? — наконец прошептал Коля.

— Хармс? — глаза Копейкина смеялись. — Хармс — это… Хармс! Это поэт, Коля.

— Коля, а вы давно пишете стихи, да? — послышался опять голос из-за перегородки.

— Да с самого детства! — Копейкин даже не дал Коле раскрыть рот. — А ты что, незнакома с ранним периодом его творчества?

— Нет, я знакома только… с поздним! — засмеялась Горошкина. — Может быть, мы уговорим его что-нибудь почитать, а, Петь?

— Это мысль! Конечно, уговорим! Коль, ты нам что-нибудь почитаешь? Он почитает, если ты принесешь нам оладьи!

— Ой, ну конечно! С медом или с вареньем?

— И с медом и с вареньем! — Копейкин гулял, разошелся и едва ли его можно было остановить.

Едва Горошкина скрылась, Коля набросился на Копейкина.

— Ты с ума сошел! — выдохнул он.

— А что? — невозмутимо спросил Копейкин.

— Да с этими стихами! Что делать?

— На! — Он вынул из кармана листок. — Посмотри.

— Что это?

— Твои новые стихи…

И тут выглянула наконец Горошкина. В руках у нее была сковорода с оладьями.

— Ну, берите же… — она смотрела прямо о глаза Коле, и он тоже не мог отвести своих, — так и застыл.

— Берите. Они горячие…

Горошкина держала в руках горячую сковородку с оладьями, она жгла ей руки, но это сейчас было не важно, потому что их глаза наконец встретились, и они забыли про оладьи, про стихи и, уж конечно, про Копейкина…

А он стоял в углу своего балкона, было ему совсем невесело, да он и не скрывал этого — он знал, что его сейчас никто не видит.

С того самого дня что-то изменилось… Теперь каждый раз, встречаясь на балконах, о чем бы они ни говорили, разговор неизменно возвращался к одной и той же теме.

Как обычно, каждый из них сидел на своем балконе. Петя помогал Горошкиной чистить картошку, кидая её в кастрюлю, которая как раз стояла «на границе».

— Петь, он умеет так смотреть, понаблюдай за ним, вроде бы никого не замечает… А это оттого, что он в себе сосредоточен. У него свой мир. Татка Травкина права…

— Татка Травкина твоя — большая умница! — мрачно заметил Копейкин, делая вид, что занят картошкой.

— Ну почему ты так? У нее свои сложные переживания…

— Тоже мне — княжна Тараканова!

— Во всяком случае, если человек красивый, он во всем красивый! Хотя… Ты знаешь, даже если бы он был некрасивый — не важно! Ведь в мужчине… — она тут же поправилась, — в человеке внешняя красота не главное… Главное — ум. Характер. Честность. Мужество. Правда ведь?

— Элементарно, Горошкина! — усмехнулся Копейкин. — Хотя я в этом не разбираюсь.

— А это потому, Петенька, — лукаво и снисходительно отвечала Горошкина, — что вы, мальчики, отстаете по развитию от девочек! Я в «Науке и жизни» читала!

— Конечно, отстаем, — покорно согласился Копейкин.

Всю ночь перед концертом он протолкался у билетных касс. Собственно, «протолкался», пожалуй, сказать нельзя. Здесь шла другая, доселе незнакомая ему жизнь. Молодые ребята студенческого возраста расположились прямо на площади. Они пришли сюда с подстилками, рюкзаками, едой, гитарами и весело устраивались на ночь в ожидании счастливого везения. Все были с фонариками, которые, единственные, горели в ночи; ребята пили чай из термосов, разговаривали о предстоящим концерте, отгадывали кроссворды, тихо пели. Было в них какое-то братство, что-то будто связывало их, словно они все давно и близко знакомы.

Пете приятно было смотреть на них и слушать свою любимую песню из фильма «Белорусский вокзал», особенно слове: «мы за ценой не постоим». Он сначала только слушал, а потом стал тихо подпевать. О чем он думал в ту долгую длинную ночь — кто знает? Но передумал он этой ночью многое…

А на другой день возле концертного зала собралась большая толпа; то тут, то там спрашивали, нет ли лишнего билетика.

Чуть в стороне, у большой освещенной афиши, стоял Ласточкин со своей компанией. Они ждали, напряженно вглядываясь и каждого прохожего.

— Осталось пятнадцать минут! — сказал Лёлик Стулов. — Держу пари: она не придет. И эти билеты сжуешь при нас, как договорились!

— Вот они! — чуть не крикнул Славка, да Ласточкин уже и сам увидел: Копейкин, Белкин, Кристаллов и Горошкина появились у входа.

Едва завидев Ласточкина, Копейкин стал махать ему — в руках у него были четыре голубенькие бумажки — билеты!

Ласточкин все еще не мог поверить в то, что случилось…

— Лишнего билетика не будет? — спросила какая-то полная дама, перехватив их взгляд, Ласточкин только отмахнулся, а Славка, зло сплюнув, гаркнул:

— Десять рублей!

И тут же несколько человек словно прилипли к ним.

— Что? Есть?

— Можно надеяться?

— Уголовники! — ахнула толстуха.

— Что? Спекулянты? — подозрительно переспросил мужчина, весь отутюженный, приглаженный. Но толстуха исчезла.

И тут из толпы вынырнул Копейкин.

— Может, кому нужен лишний билетик? Могу уступить… — дружелюбно обратился он к Ласточкину. Но не выдержал, вежливо улыбнулся, сказал с притворным сожалением:

— Сэры, мисс Горошкина просила принести вам нижайшие извинения за причиненное беспокойство!

Приятели Ласточкина переглянулись. Славка откровенно криво усмехнулся, и Лёлик, но скрывая своей беспощадной иронии, глядел на Ласточкина. Ласточкин молчал.

А Копейкин продолжал измываться:

— Я слышал, у вас сегодня великолепный ужин… Желаю приятного аппетита!

— Я согласна за десятку! — подоспела толстуха. — Вот, — и она стала отсчитывать деньги.

— Вон они, эти спекулянты! — гремел мужчина, подходя с двумя дружинниками. — Видите?

Ребята еще не успели сообразить, что происходит, как вдруг вокруг них стали собираться люди. Славка первый понял, в чем дело, и сорвался, увлекая за собой приятелей.

Еще секунда — и Копейкин оказался в цепких руках дружинников.

— Вас бы тоже надо привлечь! — не унимался мужчина, — обращаясь к толстухе. — За поощрение спекуляции!

— Пустите! — Копейкин уже опомнился. — Вы что? С ума сошли?!

— Спокойно! — только и сказал дружинник. — В милиции разберемся! Это рядом, за углом.

И растерянного, подавленного Копейкина поволокли в милицию…

Было уже совсем темно, когда Копейкин наконец добрался до своего дома. Праздничная белая рубаха его обвисла поверх штанов, он что-то совсем невесело насвистывал…

Во двор он вошел с противоположной стороны от ворот, с самой темной его части. Выйдя из тени подъезда, Ласточкин и его дружки пошли ему навстречу.

— Мне надоело! — вызывающе сказал Ласточкин.

Ребята расступились, и Копейкин вошел в их «кольцо».