Александр Кузнецов - Когда я стану великаном

— Да ты на него обижаешься, что ли? Брось! Мне лично его жалко… маленький, уродливый… Все из кожи лезет, самоутверждается… Я-то его с детства знаю — его били все! Вот он и стал тренироваться, чтоб не обижали… И отец пьяница… А он шута из себя строит… Как будто все это мало его трогает! Горошкина, конечно, не подозревает… Она просто привыкла к нему… как… к ночному горшку!

— Подлец! — прошипел Коля. — Какой же ты подонок! Я даже не мог представить себе, какой ты… — Он резко повернулся и побежал.

— Отдай фотографию! Слышишь? — крикнул Ласточкин. — Нечестно!

— Никогда! — крикнул Коля, едва скрывая свое презрение и ненависть.

Раздался звонок, и, весело что-то насвистывая, ничего не подозревавший Копейкин пошел открывать дверь.

Коля почти ворвался в квартиру, так что Петя от неожиданности даже шарахнулся в сторону.

— Я все знаю! — губы его дрожали. И он протянул бляшку. — Вот! Мне дал Ласточкин!

Петя побледнел. Опять что-то беззащитное мелькнуло в его лице, он снова стал похож на маленького беспомощного мальчика.

— Я давно догадывался! — горячо говорил Коля. — Все это выдумки твои идиотские! Вот ответь мне прямо: зачем ты затеял это? Для меня? Я не понимаю! Ради чего ты старался? Глупо! Нравиться ты ей не можешь, это ясно, ну уйди в сторону, если у тебя есть самолюбие! А ты!.. А стихи твои… Подумаешь! Без стихов можно обойтись. Надо пойти и все честно ей сказать.

— Хорошо. Давай пойдем и скажем, — тихо сказал Копейкин.

— А я при чём? — удивился Коля. — Я вообще тут ни при чём! Это твоя затея, ты и скажешь! Так будет справедливо! Да… в идиотское положение ты меня поставил!

— Хорошо… Я пойду и все скажу сам…

— Что? Что ты скажешь? — крикнул он. — Опять что-нибудь?

Петя молчал. Сейчас, вот сейчас он что-то решал для себя, очень важное. Потом сказал, как приговоренный говорит свое последнее слово:

— Я скажу… Я скажу: прости меня, Горошкина. Это я придумал всю эту дурацкую затею со стихами! Я хотел, чтобы всё-всё сбылось, что ты хочешь! Я думал как лучше, а вышло хуже… Нечестно получилось… Ну их к черту, эти стихи! И будь они прокляты! Никому они не нужны! И даю честное слово, что вообще никогда… ничего… никаких фокусов и никаких стихов!.. Хватит. Я ухожу в сторону… Забудьте про меня!.. Так? — спросил он тихо и робко.

— Так! — облегченно вздохнул Коля. — Очень складно. И честно и прямо.

— Только… — виновато сказал Петя. — Я скажу это завтра, ладно? У неё сегодня такой день… Она так ждала его…

— Ой, Петь, я совсем забыл! — воскликнул Коля. — Ты прав, давай завтра! А завтра… я уеду… А ты скажешь. До осени тыща лет! Все позабудется! Правда?

— Пошли в магазин. — Копейкин разглядывал список, который держал в руках, как будто это было самое важное в его жизни. — Значит, так: надо купить семь банок майонеза. Миндальных пирожных — двадцать штук. Сыру — семьсот граммов. И хлеба.

Ребята и не подозревали, что за балконной перегородкой замерла Горошкина, которая так и осталась стоять с веником в руках — неподвижная, потрясенная…

Вечером того же дня квартира Горошкиной наполнилась шумом, смехом, суетой. Ворвалась ватага ребят с большой гроздью цветных воздушных шаров, разрисованных рожами-масками. Визг, вопли, поздравления.

На кухне мальчишки открывали консервы, а девчонки резали салаты, красиво укладывая их на тарелки.

В комнате, прямо на полу, ребята слушали музыку, разглядывая новые пластинки.

— Отличная пластинка! — с удовольствием рассказывал Кристаллов. — Совсем не запилена. Кстати, этот Бобби Фаррелл и аранжировщик и продюсер!

В коридоре толстый добродушный Пайкин, стараясь переорать шум, смех и музыку, кричал в телефон:

— Джульетта Ашотовна! Мы без вас не садимся! Мы все вас ждем! Умоляю, не нарушайте традицию!

— Скажи, что Ленка её любимый салат сделала! — подсказывали девочки.

— Ленка ваш любимым салат сделала! Не «может быть», а обязательно! Хорошо!.. Копейкин за вами заедет!

Они ворвались я столовую с криками:

— Ура! Джульетта приедет!

В это время Джульетта Ашотовна в передней собственной квартиры, запутавшись в рулонах с обоями, что-то говорила. Копейкин был ко всему безучастен.

— Вот эти тебе нравятся? Настоящий цвет само! Но я лично люблю зеленые. Зеленый — это цвет надежды! Это я хочу к себе в комнату. А вот эти… — Она развернула следующий рулон. — Эти очень похожи на старинный штоф! Серое с серебряным. Это я хочу я гостиную. Еще есть чудные… Вот… Я Галке хочу… Кораблики, морячки и собачки! Там еще были изумительные сиреневые обои… Сиреневый цвет любил Байрон. Идеально для кухни, но дорого!

Джульетта Ашотовна вдруг замолчала, удивленно заморгала — она поняла, что мальчик ее не слушает.

— Давайте я телевизор посмотрю. Чего у вас там! — безразлично сказал Копейкин.

— Да… Сейчас… Там Галочка что-то крутила…

Они прошли в комнату, и Копейкин остановился на пороге.

— Тебя что-то удивляет? — улыбнулась Джульетта Ашотовна.

— Книги…

Комната была буквально завалена книгами. Книги лежали на полу, на рояле, на окнах, стопками, связками.

— Книги? — как будто удивилась Джульетта Ашотовна. — А вазочки? Ты где-нибудь видел столько вазочек? А почему? Потому что я — учительница! Каждый праздник мне дарят по вазочке! — засмеялась она.

В дверь позвонили, звонок был громкий, долгий, настойчивый Джульетта Ашотовна открыла дверь, да так и замерла.

В дверях стоял молодой здоровенный мужчина в распахнутой куртке, в руках он вертел цветочек и улыбался во весь рот.

— Привет, свояченица! Войти-то можно? — и он, не дожидаясь ответа, прошел в прихожую.

— Коля, у меня денег нет! — сказала она тихо, но твердо.

— А я Галочку хочу повидать! Просто повидать дочку. Это можно?

Он без церемоний прошел прямо в туалет, ни на минуту не прерывая разговора.

— Ты почему не на работе? — строго спросила Джульетта Ашотовна.

— Кто не на работе? Я на работе! В ночь. Вон машина внизу. Поехали кататься? И Галочку заберем! « Поедем, красотка, кататься !» — напел он и закружил Джульетту Ашотовну.

— Галку ты не получишь!.. Пьянь? — вдруг выпалила она.

— Учуяла! — расхохотался он. — Прямо ГАИ! Да все нормально! Увидишь, все в норме!..

Коля ходил по кухне, шаря по кастрюлям.

— Мне юрист знаешь, между прочим, что сказал? — Он понизил голос.

— Что? — дрогнула Джульетта Ашотовна.

— Что дочку я могу в любое время от тебя забрать! — Ссориться ему явно не хотелось, он лишь вздохнул как-то устало. — Ладно… Ну чего мы с тобой собачимся? Ну, неужели как люди нельзя?

Он широко улыбнулся:

— Раз кататься не желаешь, угости хоть чем-нибудь… А то я обедал знаешь когда! Перехвачу и… исчезну… Слово даю! Испарюсь!