Александр Кузнецов - Когда я стану великаном

— Не понял… — наивно произнес он.

— Мы должны с тобой раз и навсегда решить в честном споре… в общем, я буду с тобой драться! Сам!..

Копейкин даже повеселел.

— Если я правильно понял, — он откровенно ёрничал, — ты меня вызываешь на поединок?

— Правильно понял!

— Тогда по всем правилам! Ты вызываешь — я выбираю оружие!

— Выбирай! — резко сказал Ласточкин. — Только учти, я твоими самбо и каратэ не владею! И если ты честный человек…

Копейкин не дал ему договорить:

— Так, если я честный человек, мы на пинг-понговых шариках, что ли, будем драться? Ласточкин, я почему-то не люблю, когда слишком много говорят о честности…

— Всё… Значит, будем драться!

— А я не собираюсь драться! — спокойно сказал Копейкин. — Если я выбираю оружие, — медленно продолжал он, — то считай, что я его выбрал… И пусть наши дороги разойдутся раз и навсегда.

Не оглядываясь, он вошел в подъезд.

И вот он опять сидит в темной кухне, где горит одна газовая горелка. Зазвонил телефон.

— Петь, ты куда делся? — услышал он тихий, взволнованный голос Горошкиной. — Что еще за шутки? Мы тебя ждали-ждали и мороженое тебе купили!

— Я не смог… — только и сказал Петя. — Потом расскажу.

— А-а… — посочувствовала Маша. — А мы уж не знали, что думать, знаешь, как волновались!

— Извини!

— Ну что ты, Петь, ладно!

— Как Юрский?

— Хорошо. Жалко, что Колины стихи не послушали, правда?

— Он их оставил. Я тебе завтра их отдам.

— Ой, завтра Петь?! Я не доживу! — капризничала Горошкина.

— Доживешь!

— Петь, а Петь, почитай хоть, а?

Пеги молчал. Потом сказал покорно:

— Ладно.

И после паузы начал читать, безразлично, как чужие слова:

Петя замолчал. Молчала и Горошкина.

— Ты что, спишь, Горошкина? — спросил он тихо.

— Нет, Петь, не сплю… Я думаю…

— О чем?

— Какая я счастливая!..

— А-а… А хочешь теперь наши детские почитаю?..

« Когда я вырасту и стяну великаном,

Я кем разбитые копенки излечу.. .» — начал он, но Горошкина его остановила:

— Это мои любимые! Петь, это я наизусть знаю, я сама тебе их почитаю, хочешь? Только завтра… Спасибо тебе за все. Петь… Спокойной ночи…

Копейкин молча повесил трубку.

Был ранний час, под утро, уже светало. На море штормило, казалось, вот-вот пойдет дождь.

Здесь, на пустынном берегу, на холмах, собрались ребята — обе компании.

Герои стояли в стороне, не глядя друг на друга, погруженные в свои мысли. Копейкин бросал камешки в море, Ласточкин закидывал в рот вишни и сплевывал косточки.

Ребята установили два больших ящика метрах в двадцати друг от друга.

Когда все было готово, Копейкин, круто повернувшись, сказал:

— Посигнальте!

И разом отсигналили несколько фонариков.

— Вот фитиль! — сказал Копейкин и показал на огромный; белый шнур. Он сложил шнур пополам и разрезал посередине — все видели, что половины одинаковые.

— Условия такие: мы сядем на ящики и зажжем фитили. Кто первый встанет, тот проиграл. Судья отсигналит фонарем — это сигнал победителю.

Мальчишки притихли.

Ласточкин и Копейкин разошлись каждый к своему ящику. Они сели спиной друг к другу, так, что шнура никому из них не было видно. Они видели только судью. Судья отсигналил, и фитили зажгли.

— Всем отойти! — приказал Копейкин.

Ласточкин сидел и с безразличным видом глядел на темное небо.

А Копейкин… Копейкин взял газету «Советский спорт», развернул ее и принялся читать, хотя непонятно было, что он там видел…

Зрелище было жутковатое. Два ярких огонька медленно съедали шнур. Ребята замерли. Ребячьих лиц не было видно — только два пламени и силуэты двух мальчишек, сидящих на ящиках.

Огонь подбирался все ближе и ближе. Ласточкин уже не смотрел на небо, а куда-то перед собой, стараясь угадать по отражению, насколько близко был огонь. Копейкин по-прежнему сидел, заложив ногу на ногу, и читал…

Теперь фитиль укорачивался с катастрофической быстротой. В напряженной тишине было слышно, как шуршал шнур и шипел огонь.

И тут Ласточкин не выдержал и… встал, стараясь сохранить спокойствие и достоинство. Движения его были спокойны, размеренны и осмысленны. Было похоже, что он вдруг решил, что все это просто глупо…

Судья мгновенно отсигналил фонарем — и двое ребят тут же бросились тушить огонь.

А Копейкин… Нет, он встал не сразу. Он свернул газету, засунул ее в карман и только потом встал.

Никто не видел, как он был бледен.

— Бертолетову соль верните в химический кабинет! — спокойно сказал он.

Ласточкин сделал несколько шагов к нему навстречу и протянул пачку сигарет.

— Хочешь закурить? — предложил он, стараясь сохранить достоинство.

— Я не курю! — Копейкин отвернулся и пошел не оглядываясь.

Тихое воскресное утро обещало прекрасный день. Листья на деревьях едва шевелились от легкого ветерка.

Горошкина, еще сонная, в халатике, вышла на балкон и сладко зажмурилась от солнца.

Копейкин на своем балконе делал разминку с гантелями.

— С днем рождения!

Горошкина счастливо рассмеялась:

— Спасибо! Что ты мне желаешь?

— Исполнения всех желаний, какие у тебя есть!

Она опять засмеялась:

— Но у меня их миллион!

— Ну и пусть весь миллион!

— Петь, — она высунулась на его половину. — Я боюсь…

— Чего? — Копейкин перестал махать гантелями.

— Сколько народу будет!.. Целый класс! У меня никогда не было столько.

— Чудачка! Плохо, что ль!

— Я не к тому… Ты мне поможешь?

— Что за вопрос?

— Как ты думаешь, Коля танцует?

— Коля? Прекрасно танцует!

— Сколько сразу всего кончается и начинается, правда?

— А что? — не понял Петя.

— Кончились мои пятнадцать лет… Кончился учебный год… Разъезжаются ребята… Завтра уедет Коля на сборы… А начинается — пето, каникулы!..

— Так что, мне в магазин идти, что ли? — Петя перешел к делу.

— Я тебе список дам, ладно? Не запомнишь ведь!..

В то же раннее утро на опустевшем школьном дворе можно было увидеть двух мальчишек. Это были Федя Ласточкин и Коля Кристаллов.

— Я это давно знаю, — спокойно говорил Федя Ласточкин. — Только никому не говорил. Тебе — первому…

У Коли передернулось лицо.

— Этого не может быть! — сказал он в отчаянии.

— Вот. Смотри… — И Ласточкин протянул бляшку-медальон с фотографией Маши Горошкиной. — Он это на поясе носил!.. Всегда с собой!

Коля взял фотографию, долго смотрел на неё.

А Ласточкин нарочито спокойно продолжал: