Ференц Мора - Волшебная шубейка

Пришёл наставник и от себя тоже добавил в общую кладовую за печью куриную ножку. Но мы к этой минуте уже все сидели на своих местах и жужжали, будто пчёлы в улье, прилежно повторяя урок. Даже Сила-Цинтула уткнулся носом в учебник. Правда, в это время между строчками его книжки ползала сонная осенняя муха, которую наш великий акробат Цинтула по доброте сердца только что вызволил из чернильницы и пустил немного подсушить крылышки на страницах «Родной речи».

Мне кажется, никогда мы ещё не были такими пай-мальчиками, как в тот день.

После занятий мы всей оравой провожали нашего Посошка домой. Но на окраине города он смущённо повернулся к нам и попросил:

— Дальше со мной сегодня не ходите, ладно? Меня дедушка, наверное, дожидается возле часовни Иоанна-крестителя… Зол он на всех ребятишек, у которых ноги целы… кто не хромает.

Действительно, в конце улицы показалась какая-то фигура в рваной-драной одежонке. Да, это был он, колдун Кюшмёди! Мы мигом разлетелись в стороны, как вспугнутые галки. Впрочем, нет, мы уже не боялись его. Просто нам не хотелось его дразнить.

Не прошло и недели, как господин учитель понял: нашему новичку не за печкой место. Ум — как бритва. Душа — добрая, отзывчивая, в обращении приятен. И учитель предложил Пети Палишоку самому выбрать, с кем бы он хотел за одной партой сидеть.

— С Гергё, который в вышитой шубейке, — отвечал Посошок, выбрав меня.

И я до сих пор этим горжусь. А когда он стал моим соседом, мы с ним так подружились, что нам и на ночь не хотелось разлучаться.

Обычно я провожал его до поповского сада. Дальше не смел, потому что вечером там Посошка обычно уже поджидал его дед, старый колдун Кюшмёди. Едва завидев его, я сразу же задавал стрекача. Но однажды моего приятеля вышел встречать не его дед, а какой-то другой старичок, в котором я ещё издали признал шахтёра. У него был кожаный фартук, фонарь на широком кожаном поясе с медной пряжкой и кирка на плече.

— Это дедушка Петер, — сказал мне Посошок. — Они раньше вместе на шахте работали с моим родним дедушкой. Когда тот ещё тоже шахтёром был.

О том, что колдун Кюшмёди был когда-то шахтёром, я впервые слышал. Я был убеждён, что его всегдашним занятием было только волшебство. Мне захотелось поподробнее расспросить об этом Посошка, но я постеснялся: я уже давно заметил, что Пети неохотно рассказывает о своём деде. Вот и сейчас он вдруг перевёл разговор на дедушку Петера, стал говорить, какой тот хороший и добрый.

— Ну, если он добрый. — сказал я, — тогда, может, он и меня возьмёт с собой в шахту?

— Возьмёт, — подтвердил Пети. — Если хорошенько его попросить.

Но дедушку Петера и не понадобилось особенно упрашивать. Он сразу согласился в первый же свободный от учёбы день взять меня в забой и велел ждать его на рудничном дворе пополудни.

В то время в школе не учились по четвергам. Когда зазвонили полдень, я уже стоял у ворот рудника. Тётя Мальвинка щедро набила мои карманы горячими пирожками, и я собирался поделиться ими с Посошком. Однако дедушка Петер пришёл один и удивлённо посмотрел на меня, когда я спросил его про Пети.

— Так ты же шахту хотел посмотреть?

— А как же, шахту!

— Тогда чего ж ты своим дружком интересуешься? Кюшмёди не здесь живёт, а на старом руднике. Это совсем по другой дороге. Не по той, что тебе, братец.

Я вспомнил, что когда-то слышал разговор: мол, жилище Кюшмёди охраняют орлы-стервятники, и подумал, что лучше уж мне остаться здесь, с этим дедушкой, с Петером. Я уже хотел идти к шахте, но старый рудокоп остановил меня:

— Да погоди ты, не спеши! Жалко будет, если такую красивую шубейку ты углем да грязью перемажешь. Вот взгляни: нашёл я для тебя наряд подходящий. Как раз будет тебе по росту.

С этими словами он достал из-за двери маленькую горняцкую спецовку. Даже кожаный островерхий шлем нахлобучил он мне на глаза. Очень я себе понравился в новом обличии, поглядевшись вместо зеркала в речку Силер, что катит свои воды через рудничный двор. Вполне мог бы я в этом наряде сойти за восьмого гнома Белоснежки. А дедушка Петер, глядя, как я облачаюсь в шахтёрскую одежду, даже прослезился.

— Ну прямо вылитый сыночек мой! — печально пробормотал он.

— А у вас разве есть маленький сын, дедушка Петер?

— Был, братец, был. Давно только. Шахта забрала его у меня.

Когда мы начали спускаться вниз по главному стволу, у меня вдруг мурашки пробежали по спине, и я весь задрожал. Будто в бездонный колодец понесла нас с собой клеть — эта огромная бадья. Но дедушка Петер утешил меня, сказав, что после холодного пота прошибёт меня скоро уже другой пот — горячий.

И точно: едва мы спустились, как мне очень захотелось сбросить с головы кожаный шлем. Дышать стало довольно трудно, а темно было вокруг, будто в закрытом погребе чёрной ночью. Но тут дедушка Петер помахал зажжённым фонарём:

— А ты осмотрись, братец, вокруг получше.

Осмотрелся я, и совсем душа ушла у меня в пятки.

А язык онемел. Стоим мы словно посреди храма из чёрного мрамора. Со всех сторон сходятся сюда коридоры, а в конце каждого тусклые огоньки мерцают — шахтёрские лампочки.

— Ну, пошли, — сказал дедушка Петер и, взяв меня за руку, повёл по самому широкому из коридоров.

Идём, а я всё время назад оглядываюсь. Кажется мне, будто кто-то за нами следом крадётся. На самом же деле это наши шаги отдавались под сводами. Но вскоре и наших собственных шагов не стало слышно: мы шли, по щиколотку увязая в угольной пыли.

— Смотрите, разве тут поезда ходят? — шёпотом спросил я, разглядев, что из одного бокового коридора в главный какие-то рельсы тянутся.

— Ходят. Конные! — громко крикнул в ответ старый шахтёр и в это же мгновение притиснул меня к стенке. — Поберегись, как бы он нас ненароком не задел.

Мимо процокала копытами маленькая косматая лошадка, тащившая за собой громыхающую вагонетку с углем. Нас лошадка и не заметила, хотя дедушка Петер посветил ей лампой прямо в глаза.

— Которые лошади здесь работают, все до одной слепнут, — объяснил мне старый шахтёр. — Вот эта, например, уже десять лет солнечного света не видела.

В штрек, в боковой коридорчик, куда повернула подземная железная дорога, мы только заглянули. Вдоль одной его стены длинная вереница шахтёров кирками долбили уголь.

Все они были голые по пояс, а пот, ручьями струившийся по их телам, в красноватом свете рудничных ламп на стене, казался кровью.